— Ну, она дура известная…

— Да ты прикинь, чего она говорит! Она говорит, что тебе ногу по яйца отрезали!

— Не пизди, Никич, — сказал Кир.

— Точно, точно, — подтвердил Игорь, стоя левей, за Илюхиным стулом. — Так и говорит: ногу по яйца отрезали, и теперь у него не стоит.

— Не подъебывайте, мужики.

— Я сам слышал! — сказал Никич. — Клянусь!

Настроение у Кира немедленно рухнуло.

— А Танька? — спросил он одними губами.

— А чего Танька? Танька говорит — не твое дело.

— А Семина?

— Толстая? А она говорит: ах, какой парень был.

— А Танька?

— А Танька говорит: он и есть такой.

Да, это был хороший ответ. И главное — это был Танькин ответ, тут не могло быть сомнения. Значит, они вправду все слышали. И Танька так улыбалась сейчас, глядя на него, словно для него одного это говорила: да, ты и есть такой, все как было, ничего не бойся.

— Семина! — сказал Кир.

Семина насторожилась.

— Чего, Сережа?

— Ты кушай, кушай, — сказал Кир, подражая материнским интонациям. — А то ты не кушаешь ничего. Похудеть можешь.

Семина фальшиво засмеялась.

— Чего ржешь? — зло сказал Кир. — У нас один прапорщик не ел, не ел и помер. Правда, его в зиндане держали. Когда нашли, тридцать кило весил. Кушал плохо. Кушай, Семина. Но ты учти какую вещь: нога у меня отрезана, Семина, всего только ниже колена. Поняла?

— Да ты что, Сереж, — залепетала Семина. Киру стало ее жалко.

— И хуй, Семина, — закончил он, — стоит у меня до звона. Совершенно. Я бы тебе показал, но придется тебе, Семина, поверить на слово.

Семина подавилась разведенной облепихой.

— Ты что, Сереж, ты что…

— Но разведка доложила точно! — запел Никич.

Все грохнули. И было непонятно, над чем смеются — над фразой Кира про хуй или над песней Никича. В принципе все были уже в таком состоянии, что запросто могли видеть Никича или по крайней мере слышать песню.

— А чего он теперь, мысли читает? — спрашивала Семина у Тани, пока они помогали матери Кира убирать со стола и мыть посуду.

— Он же разведчик. Может, по губам…

— Хуясе, по губам! Это если бы я так понимала, то сколько же я всякой дури слышала бы!

— А может, слух такой чуткий.

— Танька! А если он…

— Если он что?

— Узнает! — страшным шепотом сказала Семина.

Танька посмотрела на нее ледяными серыми глазами.

— Что узнает?

Семина молчала.

— Чего ты сама такого знаешь, Семина? Ты вообще не знаешь ничего!

— Да? — сказала Семина. — Ну, дело твое…

Дальше посуду мыли молча. Танька только усмехалась иногда краем рта и качала головой.

Мужчины курили на крыльце. Игорь с Никичем в сторонке что-то обсуждали. Кир прощался с друзьями и думал о том, как поведет себя Танька. Он до сих пор не знал, чего от нее ждать. Так и надо, иначе какая же это любовь?

Во всем этом прощании, однако, было какое-то вранье. На гражданке вообще все давно состояло из вранья, задним числом это было понятно и в армии. Когда прощались. Все эти обещания распить бутылку, на которой расписались, и вообще… Мужская типа дружба, сдержанные объятия, рукопожатия, обещания «не забывать тут твоих»… Толян вообще к его матери не заглянул, хотя один из всех поднялся.