И тут не имело значения, обсуждали они или не обсуждали, а
дело было в том, что появилась в семье новая сила, изменившая одним своим
присутствием привычные отношения.
Виктор Павлович однажды сказал Людмиле, что на ее месте уступил бы
матери главенство, пусть чувствует себя хозяйкой, а не гостьей.
Людмиле Николаевне слова мужа показались неискренними, ей даже
подумалось, что он хочет подчеркнуть свое особенное, сердечное отношение к
ее матери и этим невольно напоминает о холодном отношении Людмилы к Анне
Семеновне.
Смешно и стыдно было бы признаться ему в этом, она иногда к детям
ревновала его, особенно к Наде. Но сейчас это не была ревность. Как
признаться даже самой себе в том, что мать, потерявшая кров, нашедшая
приют в ее доме, раздражает ее и тяготит. Да и странным было это
раздражение, оно ведь существовало рядом с любовью, ряд ом с готовностью
отдать Александре Владимировне, если понадобится, свое последнее платье,
поделиться последним куском хлеба.
А Александра Владимировна вдруг чувствовала, что ей хочется то
беспричинно заплакать, то умереть, то не прийти вечером домой и остаться
ночевать на полу у сослуживицы, то вдруг собраться и уехать в сторону
Сталинграда, разыскать Сережу, Веру, Степана Федоровича.
Александра Владимировна большей частью одобряла поступки и высказывания
зятя, а Людмила почти всегда не одобряла его. Надя заметила это и говорила
отцу:
- Пойди пожалуйся бабушке, что мама тебя обижает.
Вот и теперь Александра Владимировна сказала:
- Вы живете, как совы. А Виктор нормальный человек.
- Все это слова, - сказала, морщась, Людмила. - А придет день Отъезда в
Москву, и вы с Виктором будете счастливы.
Александра Владимировна вдруг сказала:
- Знаешь что, милая моя, когда придет день возвращения в Москву, я не
поеду с вами, а останусь здесь, мне в Москве в твоем доме места нет.
Понятно тебе? Уговорю Женю сюда перебраться либо к ней соберусь в
Куйбышев.
То был трудный миг в отношениях матери и дочери. Все, что лежало
тяжелого на душе у Александры Владимировны, было высказано в ее отказе
ехать в Москву. Все, что собралось тяжелого на душе у Людмилы Николаевны,
стало от этого явным, как будто бы произнесенным. Но Людмила Николаевна
обиделась, словно она ни в чем не была виновата перед матерью.
А Александра Владимировна глядела на страдающее лицо Людмилы и
чувствовала себя виноватой. По ночам Александра Владимировна чаще всего
думала о Сереже, - то вспоминала его вспышки, споры, то представляла себе
его в военной форме, его глаза, вероятно, стали еще больше, он ведь
похудел, щеки ввалились. Особое чувство вызывал в ней Сережа - сын ее
несчастного сына, которого она любила, казалось, больше всех на свете...
Она говорила Людмиле:
- Не мучься ты так о Толе, поверь, что я беспокоюсь о нем не меньше
тебя. |