|
У Сильви колотилось сердце, как грозный кулак, рвущийся наружу. Такой риск! Ее захлестнуло волной ужаса. Она инстинктивно прижалась раскрытыми губами к младенческому личику, накрыв пуговку носа и маленький рот. Осторожно выдохнула. Еще. Еще. И малышка стала оживать. Вот и все. («Уверен, это простое совпадение, — заявил доктор Феллоуз, когда она поведала ему об этом медицинском чуде. — Вряд ли таким способом можно кого-либо вернуть к жизни».) Бриджет, отнеся наверх чашку бульона, спустилась в кухню и послушно доложила: — Миссис Тодд говорит: передай хозяйке — то бишь вам, миссис Гловер, — чтобы духу этой кошки больше в доме не было. А лучше всего ее усыпить. — Усыпить? — Миссис Гловер пришла в ярость. Кошка, успевшая занять свое насиженное место у плиты, подняла голову и мстительно посмотрела на Бриджет. — Мое дело — передать. — Только через мой труп, — отрезала миссис Гловер. Миссис Хэддок с большим, как ей казалось, изяществом осушила стаканчик горячего рома. Третий по счету: она уже начала светиться изнутри. По дороге к роженице ее застигла метель; пришлось укрыться в пабе «Синий лев», не доезжая до Челфонт-Сент-Питера. В другое время она бы носу сюда не сунула, но в камине уютно шумел огонь, да и общество оказалось на удивление приятным. Вдоль стен поблескивала и позвякивала медная утварь и конская сбруя. За низкой загородкой находился общий зал, где спиртное лилось рекой. И вообще там было веселее. Люди пели хором, и миссис Хэддок невольно стала пристукивать в такт носком башмака. — Эк метет, — сказал хозяин, облокачиваясь на широкую, отполированную до блеска стойку. — Куковать нам здесь не одни сутки. — Не одни сутки? — А вы возьмите еще стаканчик рому. Спешить-то некуда. Как лисица в норе Сентябрь 1923 года. — Значит, ты больше не ездишь к доктору Келлету? — спросила Иззи, щелкнув украшенным финифтью портсигаром и обнажив аккуратный ряд черных сигарет «Собрание». — Затянешься? — предложила она. Иззи ко всем обращалась как к своим ровесникам, с обольстительной ленцой. — Мне тринадцать лет, — напомнила Урсула, ответив, как ей казалось, на оба вопроса. — Тринадцать лет — это в наши дни вполне зрелый возраст, — заметила Иззи и добавила, вынимая из сумочки длинный мундштук черного дерева, инкрустированный слоновой костью. — Жизнь, знаешь ли, так коротка. — Она небрежно обвела глазами ресторанный зал, ожидая, чтобы официант поднес ей зажигалку. — Жаль, что ты больше не приезжаешь в Лондон, я скучаю. Помню, как водила тебя на Харли-стрит,{35} а потом в «Савой» на чашку чаю. Хорошее было времечко. — К доктору Келлету я не езжу больше года, — сказала Урсула. — Считается, что я излечилась. — Вот и славно. Что же до меня, то я в нашей lа famille считаюсь неизлечимой. Ты у нас, конечно, девочка благовоспитанная и не понимаешь, что значит стать козлицей отпущения за чужие грехи. — Ну почему же. Общее представление, наверное, имею. Была суббота; они обедали у «Симпсона». — Дамы наслаждаются жизнью, — произнесла Иззи, когда у них на глазах шеф-повар отрезал от кости сочившиеся кровью ломтики говядины. |
