– Жена.

– Жена?!

– Да.

– Она сумасшедшая! Их обоих нужно лечить! Боюсь, что я ничего не смогу сделать.

– Доктор, вы сделаете все, что сможете. Вы сделаете все, что в ваших силах, – повторил Лозовский. – Большего от вас не требуется. Сколько нужно заплатить – скажете.

– Вы уверены, что это правильное решение?

– Я ни в чем не уверен. Но я хочу знать, что сделал все, что мог.

– Фатима, работаем, – распорядился Равиль, вернувшись в дом. – ЭКГ, все анализы. Купирующие уколы. Транквилизаторы, капельницы. По полной программе.

День переходил в ночь, ночь в день. Незаметно и неостановимо, как время, текла прозрачная жидкость по пластмассовым трубочкам, проникала в вены Христича, вымывала из его крови яды, выходила мочой и острым горячим потом. Наина Евгеньевна и Лозовский дежурили по очереди, медсестра спала на диване в зале. Тут же пристроили раскладушку для Лозовского. Когда раствор в капельнице иссякал, ее будили. Каждое утро приезжал Равиль, назначал новые уколы, вечером звонил по мобильнику медсестре.

Разговаривали они по-татарски, и по тону ясно было, что ничего хорошего не происходит.

В огромном теле и голове Христича шли какие-то процессы, никак не связанные между собой, мозг жил своей жизнью, а отдельные части тела своей. Эта рассогласованность движений разрезанной на части лягушки была жуткой, невыносимо тягостной, как нескончаемая агония.

Лозовский выскакивал во двор, окунался в ветер и дождь со снегом, дышал всей грудью, стараясь надышаться надолго, и возвращался в тускло освещенную ночником спальню, как к покойнику.

Самой страшной была третья ночь. Лицо Христича неожиданно побагровело, большие белые руки задвигались, как бы снимая с тела и отбрасывая что-то липкое. Лозовский разбудил Фатиму. Она ахнула и схватилась за телефон. Через час примчался Равиль на «Волге», следом во двор влетел реанимационный микроавтобус с работающими мигалками. Вместе с Равилем в спальню торопливо прошли два врача в зеленых халатах, у одного был какой-то прибор в футляре, второй обеими руками придерживал на груди полиэтиленовый пакет с чем-то вроде темно-красных помидоров «бычье сердце», но необыкновенно больших. Позже Лозовский узнал, что это были аппарат «искусственная почка» и флаконы с кровью для переливания. Часа четыре из спальни доносились короткие, как бы лающие голоса. Потом все трое вышли.

– Кажется, обошлось, – сообщил Равиль, вытирая блестящую от пота голову. – Дайте им пятьсот долларов. Они их заработали.

Врачи молча взяли деньги, молча выпили на кухне по стакану водки и уехали. Равиль с Фатимой остались дежурить.

Утром Равиль сказал:

– Обошлось. Теперь он будет спать. Не меньше суток.

Фатима еще побудет, на всякий случай. Завтра утром я приеду.

– Что это было? – спросил Лозовский.

– Делириум. Обострение белой горячки.

Лозовский доплелся до раскладушки и отключился.

Проснулся он, как ему показалось, от тишины. Не грохотал ветер в ставнях, не звенела черепица на крыше. За окном голубело. Он заглянул в спальню. Наина Евгеньевна сидела возле кровати, двумя руками держала огромную белую руку мужа, поглаживая ее, словно щенка. Она повернула к Лозовскому счастливое, сияющее, залитое слезами лицо:

– Спит! Володя, он спит! Послушайте, как он дышит! У него даже румянец, видите?

Приехал Равиль, подробно проинструктировал Наину Евгеньевну, какие лекарства и когда давать, чем кормить: бульон, соки. Предупредил:

– И ни капли алкоголя. Если вы хотите, чтобы он жил.

Фатима, собирайся, мы закончили. Это все, что мы могли сделать, – извиняющимся тоном сказал он Лозовскому, когда тот вышел проводить его до машины.