Ошеломление, которое Лозовский испытал, когда увидел, во что превратился Борис Федорович Христич, лишило его всякой способности к размышлению, заставило действовать, как при пожаре, когда некогда думать ни о причинах пожара, ни о его последствиях. Не слушая неуверенных возражений Наины Евгеньевны, он смотался в Ейск и по объявлению в местной газете нашел частнопрактикующего нарколога. Нарколога звали Равилем. Он был молодой, из крымских татар, с яйцеобразной, совершенно голой, словно отполированной, головой, с реденькой бородкой и в сильных плюсовых очках, которые делали его темные глаза огромными, как у филина. Он не выразил по поводу экстренного вызова никакого удивления, деловито загрузил в свою «Волгу»-пикап объемистый кофр с медикаментами, заехал за медсестрой, средних лет миловидной татаркой, как понял Лозовский – какой-то своей родственницей. Узнав, что Лозовский приехал на наемной машине, любезно предложил отпустить частника: в «Волге» места хватит.

– Запой тяжелый, – предупредил Лозовский.

– Запои всегда тяжелые, – философски отозвался Равиль, уверенно ведя «Волгу» по шоссе вдоль штормящего Азова. -

Если запой не тяжелый, это не запой, а так – похмелье.

Он что-то сказал по-татарски медсестре, она сердито ответила. Нарколог засмеялся.

– Фатима говорит, что за удовольствия мужчин всегда расплачиваются женщины. Это единственный случай, когда за свои удовольствия мужчины расплачиваются сами. Она говорит: так им, козлам, и надо.

Но когда после осмотра Христича врач вернулся из спальни на кухню, на его хитром татарском лице не было и тени оживления, а глаза из-под толстых линз смотрели хмуро и как бы укоризненно.

– Сколько это продолжается? – спросил он.

– Два года, – ответила Наина Евгеньевна. – Как из Нюды приехали, – объяснила она Лозовскому.

– Два года каждый день?

– Да, каждый день.

– По сколько?

– По бутылке. Последнее время меньше.

– Что он пьет? Покажите.

Наина Евгеньевна проставила на стол початую бутылку «Московской». Нарколог отвинтил пробку, понюхал, потом капнул на руку, растер, снова понюхал.

– Не эрзац, – заключил он. – И то хорошо. И это единственное, что хорошо. Ест?

– Очень мало.

– Сколько он не разговаривает?

– Месяца два. Но он все понимает, я по глазам вижу.

– Его нужно в больницу, немедленно. Вызывайте скорую.

– Нет, он не хочет в больницу, – возразила Наина Евгеньевна и сухо, по-старушечьи поджала губы.

– Что значит хочет или не хочет? – возмутился Равиль. – Он не в том состоянии, когда его нужно спрашивать, чего он хочет!

– Он не поедет в больницу, – твердо повторила Наина Евгеньевна.

– Он умрет, – предупредил нарколог.

– Да, – сказала она. – Я знаю.

– Знаете?!

– Да, доктор. Он не хочет жить.

– Пойдемте покурим, – растерянно предложил Равиль Лозовскому.

– Я не курю.

– Я тоже.

На веранде, стекла которой едва ли не прогибались от напора ветра, он укорил:

– Вы сказали, что это запой.