– Когда?

– На следующий день после того как ты улетел в Тюмень.

– Со скандалом?

– Нет. Часа два сидел у Попова. Попов даже вышел его проводить. Сказал: «Стас, заглядывай, всегда рад тебя видеть».

– Ну, уволился. И что?

– Прилетал Кольцов.

– Знаю.

– Он купил типографию в Красногорске. Тоже знаешь?

– Нет. Знаю, что собирался.

– Купил, сейчас его юристы заканчивают оформление сделки.

– Чем это плохо? Будем печатать «Курьер» практически бесплатно.

– Другое плохо, Володя. Выдавливают нас из «Курьера».

Вчера Попов предложил мне подать заявление по собственному желанию. И передать все дела его человеку. Ну, понимаешь, какие дела. Все завязки и рептильный фонд.

– Что ты ему ответил?

– А что я мог ему ответить? Ответил, что у меня нет никакого собственного желания уходить из «Курьера». Он сказал: не хотите уйти по-хорошему, уйдете по-плохому. Признайся: ты продал свой пакет акций «Курьера»? Только честно, Володя. Мы свои люди, я пойму.

– Савик, если я соберусь продать свой пакет, ты будешь первым, кто об этом узнает.

– Значит, не продал? Тогда в чем же дело? Попов чувствует себя полным хозяином положения. Почему?

– Кольцов купил у московских властей контрольный пакет наших акций. И, похоже, передал их Попову в доверительное управление.

– Это финиш, – сокрушенно заключил Броверман. – Все, финиш. Загнется «Курьер». Жалко. До слез жалко.

– Какие проблемы? – холодно удивился Лозовский. – Для тебя это бизнес. Займешься другим бизнесом. «Курьер» загнется? Ну, туда ему и дорога.

– Не думай обо мне хуже, чем я есть. Ты плохо сказал о «Курьере». Я понимаю, в редакции разброд, многие смотрят в рот Попову, тебе обидно. Не нужно обижаться, старина. Они люди. Все мы люди. И живем не как хотим, а как получается. Сентиментальным я стал. Старею. Но честно тебе скажу: мы с тобой сделали «Курьер», и это было лучшее в моей жизни. Ну так что, подавать мне заявление по собственному?

– Не спеши.

– Думаешь, можно что-нибудь сделать? – оживился Броверман.

– Попробуем. А получится или нет – это уж как повезет.

Добравшись наконец до загона, Лозовский повесил в шкаф дубленку и уселся в свое кресло.

– Прочитали? – спросил он, кивнув на телеграмму из Тюменского УВД и ксерокопию очерка Степанова, лежавшие на столе Регины.

– Да, – сказала она. – Прочитали.

– Мысли появились?

– Примерно две, – ответил Тюрин. – И обе плохие.

– Что ж, давайте подобьем бабки.

Дверь загона открылась, на пороге возникла Милена Броневая.

– Хай, коллеги! – весело поздоровалась она. – Лозовский, ты хотел сказать мне что-то приятное. Я просто умираю от любопытства!

VI

Лозовский привык видеть Милену Броневую в черной коже, в ковбойских сапожках, которым явно не хватало шпор, и с сумкой вроде кавалерийского седла. Его даже тянуло иногда выглянуть в окно и посмотреть, где привязан ее конь.

Сегодня она была неузнаваема. Серо-жемчужного цвета элегантный костюмчик делового покроя с узкой юбкой длины вполне целомудренной, но все же позволяющей оценить стройность ножек. Белоснежное жабо, из пены которого прорастала длинная шея и маленькая головка с туго стянутыми узлом на затылке черными, мелко вьющимися волосами.