Добравшись наконец до города, я увидел, что предместье в руинах: никому теперь не нужные торговые центры, выгоревшие коробки многоэтажных зданий. Я сошел с автострады. В лучах заходящего солнца передо мной предстал старый город. Расположенный на скалистом хребте, возвышающемся над рекой, он казался невредимым. Стены пронизывал теплый золотистый свет. Город был так прекрасен, что при воспоминании о нем тускнеет даже вид на Макалу и Джомолунгму. Однако мосты, ведущие к нему, оказались разрушенными. Я вернулся на автостраду, по ее обломкам мне удалось пересечь реку. Теперь атомный гриб стоял на юге. Он постепенно превращался в светящийся колпак, накрывший Альпы и освещавший ночное небо, в то время как я углублялся в лес.

Бункера были в целости и сохранности, кровати аккуратно застелены. Я стал ждать. Бюрки не пришел. Я заснул.

Наутро я отправился во Внутренний город. Университет представлял из себя сплошные руины, аудитория, в которой занимался прежде философский семинар, обуглилась, фасад обрушился, книги превратились в черную слипшуюся массу. Стол, за которым мы сидели, развалился. Сохранилась только доска. Перед ней стоял какой-то мужчина. Он стоял ко мне спиной, засунув руки в карманы поношенной шинели.

- Хэлло, - обратился я к нему.

Мужчина не пошевелился.

- Эй! - крикнул я.

Казалось, он не слышит. Я подошел и коснулся его плеча. Он повернулся ко мне лицом. Оно было сожжено облучением, лишено всякого выражения.

Взяв кусок мела, лежавший у доски, он написал: "Огнестрельная рана в голову. Глухонемой. Читаю по губам. Говорите медленно". И обернулся ко мне.

- Кто ты? - спросил я медленно.

Он пожал плечами.

- Где находится служба обеспечения солдат? - спросил я.

Он взял мел и написал на доске: "Тибет. Война". И глянул на меня,

- Служба обеспечения солдат, - повторил я медленно, по слогам, - где она?

Он написал "60 23 10 23", непонятное число, которое запомнилось только потому, что, будучи офицером, я привык запоминать номера: шестьдесят, двадцать три, десять, двадцать три. Он смотрел на меня. Его обгоревшие губы дрожали. Непонятно, издевался он или улыбался. Я постучал себя по лбу.

Глухонемой написал: "Соображай, достаточно ясно" - и опять уставился на меня.

Я взял у него мел, стер все, что он написал, сам написал:

"Ерунда", кинул мел на пол, растоптал его и бросился прочь из университетских развалин.

Неподалеку от сгоревшей столовой мне попался навстречу какой-то маленький человечек. На правой щеке у него была большая черная язва. Он толкал тележку с книгами.

- С семинара по немецкой литературе, - сказал он, показывая в сторону сплошных развалин за университетом. Книги ему еще удалось найти. Я взял одну с тележки - "Эмилия Галотти". - Я переплетчик, - объяснил человечек, - со мной работает еще печатник. Мы выпускаем книгу - сто штук, потом еще сто штук. Люди снова читают, становятся настоящими книжными червями. Выгодное дельце! - Он засветился от удовольствия. - Я не умру. Ведь выжил. А на щеке у меня обыкновенная меланома.

Я сказал, что Лессинг сложноват для чтения. Он спросил, кто такой Лессинг. Я указал ему на книгу.

- Вот эта? - удивился он. - Это не для чтения, а для сожжения. Выпускаю я "Хайди" Иоганны Спири. Запомните имя: Иоганна Спири. Классика. - Тут он подозрительно взглянул на меня.