Глядя на бетонную вышку, он неожиданно вспомнил своего деда, Джо Колдмуна, который во время Второй мировой войны сражался на Тихом океане в Двадцать четвертом корпусе Семьдесят седьмой пехотной дивизии. «Мы — народ воинов», — сказал он как-то Колдмуну, рассказывая, что именно его, Джо, дед по имени Дождь на Лице выпустил смертельную стрелу в Джорджа Армстронга Кастера в битве при Литл-Бигхорне. В то время это казалось Колдмуну безумным противоречием: патриотизм его деда и любовь к стране в сочетании с гордостью за убийство Кастера, — но так оно и было. Во многих домах резервации висели фотографии членов семьи, служивших в армии.

«Мы — народ воинов». В ходе захвата острова Лейте Джо и его рота сидели в траншеях напротив японских укреплений, их разделяло не более двухсот ярдов ничейной земли. В самые темные безлунные ночи его дед оставлял винтовку, раздевался до трусов, брал в зубы нож и полз по ничейной земле. Когда он возвращался через час-полтора, его дружки спрашивали: «Сколько, Джо? Сколько?» Он никогда не отвечал словами, только поднимал пальцы: один, два, три. Однажды Колдмун спросил деда, как он это делал. После долгого и ужасно неловкого молчания его дед наконец ответил: «Твой дух выходит из тела, и ты становишься призраком, которого никто не может увидеть».

Эти слова вспомнились Колдмуну, пока он разглядывал комплекс. Он никогда толком не понимал, что значит «быть вне своего тела, стать призраком, которого никто не может увидеть». Если бы ему удалось сейчас…

Он покачал головой. Старое глупое суеверие не поможет ему проникнуть внутрь.

Или все-таки поможет?

Он двинулся по дороге.

54

Пока катер, не имевший названия, мчался на север, П. Б. Перельман спрашивал себя, во что он вляпался.

Первые два часа они шли ровным ходом, спокойное море позволяло ему выжимать из катера все семьдесят пять узлов, на какие тот был способен. Но когда свет исчез за стеной дождя, Перельман всем своим нутром почувствовал приближение грозы, электричество в воздухе. Море слегка заволновалось, обещая в скором времени кое-что похуже, к тому же поднялся ветер, а с ним появились небольшие буруны. Катер уже начал слишком высоко подпрыгивать на волнах, а при такой скорости, да еще в темноте, можно перевернуться в любую минуту.

Перельман сбросил скорость.

— Какого дьявола вы это делаете? — резко спросила Констанс.

— При такой волне я должен сбавить обороты, — сказал Перельман.

Он не мог поверить в ее бесстрашие. Любой другой пассажир уже давно попросил бы его сбросить скорость.

— Не теряйте самообладания.

— Меня беспокоит, что я могу потерять жизнь. Наши жизни. Мертвыми мы ничем не поможем Пендергасту.

Она ничего не сказала, но не стала возражать, когда он сбросил скорость до пятидесяти. Даже при такой скорости волна начинала бить по днищу, и винты время от времени выходили из воды, издавая ужасающий рев. Катер направлялся к устью Кривой реки — цели их выхода в открытое море. Если они не доберутся туда до начала грозы, то им конец, независимо от того, с какой скоростью они будут двигаться. Этот катер не предназначался для выхода в море в штормовую погоду.

Перельман скосил глаза на Констанс, стоявшую слева от него. Ее лицо было едва видно в красном свете рубки. Она смотрела вперед, ветер трепал ее короткие волосы; сумасшедшая девица, подумал он, с этой особенной манерой поведения и старомодной речью. Впрочем, в выражении ее фиалковых глаз не было сумасшествия… почти не было. Скорее, это были глаза хладнокровного убийцы, чем молодой женщины, — глаза, которые многое повидали в этой жизни и больше ничему не удивлялись.