— Когда мы разговаривали в последний раз, — не зная, что сказать, молвила я, — вы работали у внучатого племянника дожа, отец. А не у архиепископа.

— Кармелина, — потрясённо проговорил он.

— Матушка с вами? — по-идиотски спросила я. После всех моих страхов, что, работая в Риме, я когда-нибудь столкнусь с отцом или с кем-нибудь ещё, кто меня знал, после того, как я пряталась в кладовых всякий раз, когда в палаццо Санта-Мария приезжали гости из Венеции, — я встретила отца не в огромном, полном паломников городе, через который проезжали тысячи путешественников, а в этом провинциальном захолустье.

— Твоя мать в Венеции, в безопасности, — машинально ответил мой отец, всё ещё уставившись на меня, словно я была ожившим трупом. — Его преосвященство взял меня с собой во Флоренцию для вынесения официального церковного предупреждения Фра Савонароле. На обратном пути мы задержались, и теперь французская армия...

Он замолчал. Маэстро Паоло Мангано, лучший повар в Венеции, который поставил меня шинковать мою первую луковицу, когда мне было только три года, который кричал на меня за то, что я слишком медленно несла ему оливковое масло, и бил меня по уху, когда я роняла на пол яйцо, и лупил по спине половником за то, что я спорила с ним о том, как лучше приготовить королевский соус. Маэстро Паоло Мангано, отъявленный мерзавец, да простит меня святая Марфа и все остальные святые за то, что я так говорю о своём отце. Отъявленный мерзавец, у которого ни разу не нашлось для меня ни одного доброго слова, но который сделал из меня повара. По крайней мере, за это я была ему благодарна, и я вдруг почувствовала детское желание подбежать к нему, склонить голову...

Вместо этого я схватила ближайший нож.

— Хочешь наброситься на своего отца, да? — Его глаза сузились, и я увидела, что он собирается с мыслями. — Если что-то и заставало его врасплох, его замешательство никогда не длилось долго. — Как раз этого я и ожидал от такой вероломной, бездарной шлюхи, как ты. Я был уверен, что ты давно сдохла в каком-нибудь дешёвом борделе.

— Я тоже скучала по тебе, отец. — Он говорил на простонародном венецианском диалекте, на котором всегда изъяснялся на своих кухнях, — но не со своими знатными клиентами — и я невольно ответила на том же наречии. Где-то в глубине души я выла от паники, но мой голос прозвучал ровно. Дни, когда гневные слова моего отца заставляли меня склонять голову, давно прошли.

Он шагнул вперёд, опустив сложенные на груди мощные руки.

— Ты пойдёшь со мной.

— Нет. — Я сделала шаг назад, по-прежнему держа нож у бока. — Если подойдёте ближе, я закричу.

— Ну и кричи. А я всем расскажу, что они приютили беглую шлюху, всё ещё разыскиваемую в Венеции за ограбление церкви Святой Марфы. — Он сделал ещё шаг и повысил голос. — Ты жалкое подобие дочери, но ты всё же моя. И если я говорю, что ты пойдёшь со мной, то ты мне подчинишься. Я твой отец...

— А я — повариха мадонны Джулии Фарнезе, — крикнула я в ответ. — Самой наложницы святого отца. Так что у меня есть могущественные друзья.

— Б...ди Папы? — Мой отец мог быть милым и обходительным с клиентами, но для всех остальных у него был рот, как помойное Ведро. Его голос ещё повысился и превратился в рёв, который я так хорошо знала. — Мне следовало бы догадаться, что такая шлюха, как ты, в конце концов будет готовить для ещё одной шлюхи. А если ты воображаешь, что она тебя защитит, то имей в виду — она будет слишком занята, лёжа на спине и ублажая французов, когда они наконец прибудут сюда и превратят этот городишко в выгребную яму. Мы с тобой к тому времени давно уедем, и ты отправишься обратно.