— Но я не получаю никакого жалования, — заметил он.

— Отныне получаешь.

— Не надо, синьорина. — Бартоломео ухмыльнулся, засовывая окровавленную тряпку, которой он вытер пол, в рукав, пока никто не приметил её и не начал задавать вопросы. — Если вам ещё понадобится стукнуть кого-нибудь сковородой по башке, обращайтесь.

— Молодец! — Вызванная страхом и возбуждением горячечная дрожь, которая до сих пор позволяла мне двигаться так быстро, прошла, и её место заняли озноб и слабость. Только теперь у меня заболела щека, по которой меня ударил отец, и, коснувшись её, я поморщилась. Она уже опухала — через несколько часов на ней появится чёрный синяк. Надо будет что-нибудь придумать, чтобы его объяснить.

Мне придётся объяснять куда больше, чем синяк под глазом, если кто-нибудь узнает, что я заперла своего отца вместе с запасами оливкового масла.

Впрочем, нынче вечером мне наверняка ничего не грозит. Сегодня вечером в дальнюю кладовую никто не войдёт, а если мой отец очнётся, то кричать ему помешает кляп. Архиепископ не хватится своего повара, если на столе вовремя будет еда, и я готова была поспорить, что слуги архиепископа тоже его не хватятся. Они ведь не станут спускаться в кухни — дело в том, что мой отец никогда не общался с другими слугами своего нанимателя. Он почитал себя намного выше обыкновенного слуги или стражника и потому всегда держался от них подальше. Так что никто не хватится моего отца до завтрашнего утра, когда венецианцы приготовятся отправиться в путь.

«Святая Марфа, — начала молиться я, оцепенело собирая мускатные груши и красное вино для венецианского архиепископа. Неужели этот чёртов архиепископ не мог выбрать для своего отъезда из Флоренции какую-нибудь другую неделю? — Святая Марфа, выручи меня из этой передряги. Ты мне сегодня уже помогла — действительно, я не могла понять, как все эти горшки вдруг так своевременно опрокинулись. А теперь, если можешь, пожалуйста, пожалуйста, вытащи меня из этой ямы, пока мой отец не очнулся и не рассказал им всем, кто я такая».

ДЖУЛИЯ

— Расскажи мне о нём ещё раз, — попросила я. — О Карбоньяно.

Глаза Орсино сощурились — как раз так, как мне нравилось.

— Я уже рассказывал тебе о нём раз пять.

— Пожалуйста, ещё!

Я чуть заметно улыбалась, пока мой муж описывал мне свой замок с его расписанным фресками залом, длинной галереей, окружающий замок тихий маленький городок, окрестные поля и ореховые деревья. За прошедшие с его приезда дни он избавился от своей стеснительности — это особенно чувствовалось тихими вечерами перед ужином, когда он, как сегодня, робко стучался в мою дверь, и я жестом приглашала его войти и посидеть вместе со мною и моими служанками, пока мы шили. Пантесилея наливала нам вино, прислушиваясь, в надежде услышать что-нибудь пикантное, а я вкривь и вкось вышивала алтарный покров, пока мы с Орсино вели беседу. Мы не говорили ни о чём важном, просто о самых обычных вещах, словно обычные муж и жена.

Мне это нравилось.

— И разумеется, в замке есть сад. Там растут травы для кухни, но я хотел бы, чтобы там было больше цветов. — Теперь мой муж уже смотрел на меня спокойно и прямо, не отводя глаз, его голос звучал твёрже, чем вначале, когда он то и дело срывался. Нынче он был уже не юнцом, а молодым мужчиной, он был красив в своём лучшем, только что вычищенном камзоле и только что начищенных сапогах. Мужчина, приехавший, чтобы поухаживать за женщиной, только Орсино ухаживал за своей собственной женой.