Золи интуитивно понимает это слово, по звучанию похожее на итальянское, и не знает, на каком языке отвечать. Ее окружают люди, и она чувствует, что сердце у нее бьется, пожалуй, чересчур часто. Она оглядывается, ищет глазами дочь, но не может найти среди всех этих лиц, сколько же их, Господи, сколько лиц, и вдруг в сознании мелькают слова «гагачий пух», она и сама не понимает почему, и колени подкашиваются, и вот она на дороге, за поворотом… Золи спохватывается, трясет головой, возвращается к реальности, и вдруг рядом оказывается Франческа, обнимает ее и говорит:
– Принесу тебе воды, мам, что то ты бледная.
Золи подводят к коричневому креслу, которое может поворачиваться в любую сторону, она садится и откидывается на спинку.
– Ничего страшного, просто немного устала, долго ехали.
И, взяв стакан с водой, она вдруг соображает, что не помнит, на каком языке только что сказала это, и что это значит, и значит ли что нибудь вообще.
– Вот здесь я работаю, – говорит Франческа.
Золи видит фотографии. На одной – она сама вместе с Энрико, на фоне солнечной долины. Она протягивает руку, чтобы прикоснуться к загорелому лицу мужа. На другом снимке – Франческа, ей восемь лет, голова повязана платком, она стоит возле мельницы, колесо которой двигалось и поэтому получилось нерезким. «Неужели мы действительно так жили?» – думает Золи. Она хочет задать этот вопрос вслух, но слова не идут. Она щиплет себя за руку.
Место работы дочери вызывает у нее восхищение, хотя тут тесно, все здесь временное и протекает крыша.
– Что это ты говорила про одеяла на гагачьем пуху, мам?
– Не знаю.
– Ты бледна, – снова говорит Франческа.
– Тут немного жарко.
Франческа включает небольшой белый вентилятор и направляет струю воздуха в лицо матери.
– Я всегда такая, – говорит Золи, желая пошутить, но это не шутка, и никто ее не понимает, даже собственная дочь.
Золи тянется вперед, выключает вентилятор, чувствует теплое дыхание Франчески у себя на щеке и слышит:
– Мам, может, отвезти тебя домой?
– Нет нет, ничего страшного.
– Я сейчас только позвоню.
– Звони, звони, чонорройа.
– Я позвоню, ничего? Несколько звонков, и все. Еще два три дела, и я вся твоя.
– Головные платки, – говорит Золи, сама не понимая к чему.
Когда они выходят через заднюю дверь, неподалеку стоит группа молодых людей в надетых задом наперед бейсбольных кепках, в широких мешковатых брюках и в ботинках ярких цветов. Один держит на плече огромный радиоприемник. Ритм громко звучащей песни раздражает ее, но кажется знакомым. Может быть, все песни на свете восходят к какой то одной? На мгновение ей хочется пойти с этими ребятами на ближайшую стройку, забраться на кучу мусора и вспомнить, не слышала ли она эту песню раньше и где именно.
– Давай покатаемся, Франка, – говорит Золи.
– Но ты же устала.
– Пожалуйста, мне хочется покататься.
– Ты босс, – говорит Франческа.
Золи знает, что дочь хотела доставить ей удовольствие, но фраза получилась странно колкой. Они объезжают здание, где работает Франческа, и вдруг дочь останавливает машину.
– О черт! – говорит она и, склонившись над капотом, оттягивает дворники. – Резину сняли, рогатки из нее делают. Четвертый раз за этот год. Вот черт!
Сзади в машину попадает камешек и скатывается на гудрон.
– Садись, мам.
– Почему?
– Садись быстрее, пожалуйста!
Золи садится на переднее пассажирское сиденье. Франческа так сгорбилась, что ее грудь прижимается к окну. Золи слышит, как дочь торопливо говорит по телефону. Через несколько секунд выходит охранник с потрескивающим переговорным устройством. |