– Нельзя, мам, это торжественное открытие.

– У меня голова слегка кружится.

– Ничего страшного, поверь мне.

– Я бы здесь осталась. Посмотрю, не покажут ли по телевизору Генри.

– И умрешь со скуки? Брось, мам!

Франческа роется в ящике шкафа, потом становится у Золи за спиной и надевает ей на шею длинное ожерелье.

– Старинное, персидское, – говорит она. – Нашла его на блошином рынке в Сент Уэне. Стоило недорого. Хочу, чтобы ты его носила.

Дочь нежно прикасается к шее Золи, к тому месту, где бьется пульс.

– Спасибо, – говорит мать.

По дороге – они проезжают через лабиринт шоссе и эстакад – Франческа барабанит по рулю и жалуется, что отель для конференции нашелся едва ли не чудом.

– Пришлось выкинуть слово «цыганская» и заменить его на «европейская», чтобы нас пустили, – она смеется и краем шали стирает пятно с ветрового стекла. – Европейская память и воображение! Представь себе! Разумеется, потом это слово пришлось вернуть, для буклета, и отель попытался отказаться от участия. Они сказали, что не могут принимать цыган. Тогда мы пригрозили судебным иском, а они подняли цены, и нам пришлось с ними согласиться. Можешь в такое поверить?

Машина описывает круг перед отелем – стеклянный фасад, пальмы, от всего веет броской дешевизной.

– И администрация отеля желала знать, будут ли телеги, запряженные лошадьми!

Машина не успевает остановиться, а Франческа уже отстегивает ремень безопасности, громко смеется, бьет по рулю и задевает кнопку звукового сигнала. Кажется, что машина сама по себе с сердитым видом тормозит у тротуара. Франческа отбрасывает ремень безопасности в сторону и восклицает:

– Академики на аппалузах!  В каком столетии мы живем?!

Золи слышит пение птиц и не сразу понимает, что оно доносится из громкоговорителей. До чего изменился мир и до чего же мало он изменился! Она медленно проходит через вращающийся турникет, и дверь едва не ударяет ее по пятке. Золи дюйм за дюймом продвигается вперед, дверь движется вместе с ней, и ей кажется, что она попала в колесо водяной мельницы.

– Ненавижу эти двери, – говорит Франческа и ведет Золи по коридору, мимо небольших плакатов, туда, где перед конференц залом, отделанным большими коричневыми панелями, красуется гигантская копия буклета, который видела Золи.

Золи узнает сотрудников Франчески, их широкие улыбки. Среди них несколько своих – цыган всегда узнает своих, – в мельтешении лиц она замечает их быстрые взгляды. «Мой язык», – думает Золи. Она слышит обрывки родной речи. Ноги становятся словно ватные. Она шатается. У нее в руке появляется стакан с водой.

Золи пьет воду и вдруг чувствует пустоту. Зачем такая суета? К чему волноваться? Почему не вернуться обратно в долину, чтобы наблюдать, как солнце заходит за оконную раму?

В коридоре она видит Генри. Размахивая руками, он разговаривает с высоким мужчиной в белой шляпе с лентой.

– Это тот поэт, – шепчет Франческа. – А вон там один из наших главных меценатов, я тебя потом познакомлю. А эта девушка из «Пари Матч», журналистка, разве не прелесть?

Все лица, кажется, сливаются воедино. Золи и хотела бы рассердиться, но у нее нет на это сил. Ей хочется ухватиться хоть за что нибудь – за столбик, за розовый куст, за нарочито грубую деревянную ограду, за руку дочери, за что угодно.

– Мам?..

– Да да, все в порядке.

Раздается звонок, и Франческа ведет Золи по коридору в бальный зал. Там расставлены круглые столы со сверкающими приборами и аккуратно сложенными салфетками.

В зале слышится смех, но постепенно все стихает. Раздается только постукивание ножей о стекло. Выступающий поднимается на кафедру, это высокий швед, его речь переводится на французский.