Засыпая, я уже не сопротивлялся накатившим мыслям и образам. Видел вереницу отступающих бээмдэшек. Она была бесконечно длинной и замкнутой в кольцо. Хвост отступал, а голова наступала, и вереница жрала саму себя. Ну и пусть жрёт. Главное, что рано или поздно её круговорот вернёт меня домой.

* * *

В темноте огонёк аварийной лампы краснел, как тлеющая кость сгоревшего мертвеца. Красный цвет костей означал, что пришло время вынимать их из печи, просеивать и закладывать в дробилку, – если вынуть раньше, когда кости ещё чёрные и твёрдые, дробилка полетит. А красный цвет лампы ничего не означал. Он просто горел и мешал спать.

Аварийная лампа крепилась под трубой отопления, через которую в холод пускали печной дым. Предполагалось, что лампа поможет нам эвакуироваться, если «Зверь» загорится, рухнет в провал или, там, подорвётся на чём-то серьёзном. Основное освещение пропадёт, а красный огонёк не погаснет. С ним мы хотя бы сориентируемся и найдём дверь. Только он бесил жутко. Проснёшься ночью, упрёшься в него взглядом, и всё – нет сна. В прошлом годуя срезал провода аварийки, и Кирпич с Фарой сказали мне спасибо, а вчера сам же позвал Кардана, чтобы он провода починил, и благодарить меня уже никто не порывался. Особенно Сивый. Я из-за него согласился вновь терпеть аварийную лампу. С ней Сивому будет труднее выскальзывать из теплушки по ночам. Пусть попробует, а я не спущу с него глаз.

Сегодня Сивый, как назло, никуда не выскальзывал. Даже отлить не выходил и безмятежно похрапывал, словно понимал, что своей безмятежностью бесит меня ничуть не меньше красного огонька. Позавчера Сивый умудрился смародёрить кольцо с рекламного ханурика. И держался на виду, и один с телегой не оставался, а золотое кольцо стащил. Я его сразу приметил – стервятники нарочно показывали, какие они честные, чтобы все торопились записаться к ним на будущую бальзамировку. Мол, вернётесь домой при параде и даже с обручальным кольцом, никто вас не обдурит и не обчистит. Никто, кроме Сивого.

Я бы про кольцо не вспомнил. Оно, может, и золотым не было. Нацепили стервятники какую-нибудь липу, чтобы зазря не рисковать, и ладно. А на палубе «Зверя», когда мы зашнуровывали мешки, я обратил внимание, что у одного рекламного ханурика на безымянном пальце – след. Полоска вроде вмятины. Мы с Кирпичом переглянулись, однако ничего друг другу не сказали. Что тут говорить?

Хорошо бы золото оказалось липовым! Я рисовал себе, как Сивый пытается впарить кольцо знающим людям и огребает от них по полной. Пока что он ничего не огрёб – спокойно спал, а я поглядывал на него, высвеченного красной лампой, и думал об отступлении.

После слов Лешего мы чуть не подрались за радио. Передавали его из отряда в отряд, а по нему с привычным шипением говорили то же, что и обычно. Огненное погребение – древняя и важная традиция. Трупосжигание – это всегда опрятно, удобно и никаких болезней. Генералы-молодцы и получают ордена. Цели достигаются, позиции не сдаются, наступление продолжается. И поди разбери, что там творится на самом деле. На радио мы в итоге забили.

Леший не Черпак, брехать не станет. Ему я верил больше, чем радиоведущим. Если наступление и продолжалось, то какое-то вялое. «Зверь» и так ехал медленно, а его в последнее время пускали извилистым, иногда вовсе круговым маршрутом. Значит, продвижение фронта действительно замедлилось. Или вообще прекратилось. Ну да я не жаловался. Нашему отряду хорошо – меньше бегать с телегой.

В первые дни, когда всё только началось, наступление было молниеносное, напористое – и на танке не поспеешь за фронтом, не то что на «Звере».