Сивый, сообразив, в чём дело, рассмеялся.

– Да брось как было, не дёргайся, – сказал он, помешивая содержимое котла. – Квартира ничейная. Кто зашёл, того и квартира. И мы сюда не вернёмся.

Череп опять швырнул банку и поторопился обратно за стол.

Сивый выключил конфорку, перетянул её с котелком на скатерть и сел рядом с Фарой. В жёлтом свете поискового фонаря, окутанные паром, все сосредоточились на еде. Жевали молча. Никто не хихикал, не трепался. Только успевал подтягивать к себе банку или картонную миску. От перетянутой миски на скатерти размазывалась жирная полоса.

Каждый налегал на что-то своё. Пробовал всякое, однако неизменно возвращался к тому, что любил больше прочего. Крот уплетал овощные консервы, Черпак – рыбные. Я не отрывался от рагу. Рискнул взять сушёную воблу, но чуть не подавился. Мерзкая она. Не зря я всегда протестовал против воблы. Череп глушил тушёнку, а Фара поклевал тут и там из разных мисок, заглянул в котелок к Сивому и принялся за консервированные ананасы. Столько их проглотил, что целое ананасовое дерево в себя засунул. Ну или где они растут. На дереве, наверное. Хотя, судя по этикетке, они перистой ботвой пробиваются из грядок, чтобы их за эту ботву выдёргивали, когда созреют. Значит, проглотил целую грядку.

Первым закончился хлеб. Его, собственно, было мало, но, сколько было, всё ушло в первую очередь. Потом закончились ананасы, и Фара переключился на мешок с сухофруктами. Они водились и на «Звере» – из сухофруктов Черпак варил компот, – однако, поковырявшись, Фара обнаружил непривычно много чернослива, откопал грецкие орехи и уже не отрывался от мешка, пока его силой не отобрал Череп. От Черепа мешок пошёл по рукам. Я подумал, что чернослив похож на ухо обгорелого мертвеца, и как-то не захотел его брать, а очищенный грецкий орех… Ну, вам точно не захочется узнать, на что он похож. В любом случае, от орехов я тоже отказался.

Крот злился, когда консервированные баклажаны попадали ему на расшатанный зуб. Старался жевать левой стороной, но так жадно набивал рот, что баклажаны переползали и направо, заставляя Крота вздрагивать и шикать. Всё же Крот постепенно наелся. Ложку поднимал с натугой, будто она весила не меньше гусеничного трака. Сквозь захватанные линзы очков рассматривал её содержимое, тщательно пережёвывал и с героической самоотверженностью заправлял в рот новую порцию.

Наелись и остальные. Чавкали с ленцой, рукавом тёрли жирные губы, ослабляли ремни на штанах и, утомлённые, растекались по стульям. Привередничая, уже не выскрёбывали банку – едва съев и половину, брались за следующую. Хлебали из чайника тёплую воду, полоскали рот и сидели с надутыми щеками, наполощенное сглатывали не сразу. Молоко никто не трогал, хотя Сивый раза три всем предложил. В итоге сам его и пил.

Потом пошла беготня. Дрищи поодиночке или парами, посмеиваясь, выскакивали на лестничную площадку отлить, валились на пыльные диваны и шарахались по квартире, гадая, нет ли тут чего-нибудь такого, что можно забрать на «Зверь».

Сивый вытащил из-под кресла ещё четыре банки. Вскрыл их замысловатым консервным ножом, должно быть, вместе со скатертью выуженным из завала на кухне, и пригласил всех продолжить застолье.

В последней банке обнаружились консервированные макароны-ракушки. Мы такого чуда не видели, однако нам оно сейчас и даром не сдалось. Банка ходила по рукам, каждый норовил всучить её соседу. Фара выковырял одну ракушку и запульнул в Черпака. Черпак, перехватив банку, ответил тем же. И пошла стрельба из макаронных орудий, пока Сивый не прикрикнул на стрелявших и не заставил их объявить перемирие.