Даже самоуверенный Боргревинк с удовольствием отметил, что благородное существо, прошлой ночью одолевшее его в гонке, сейчас обратило свою силу ему в помощь. Он планировал прибыть, если получится, на несколько часов раньше конной упряжки.

Они мчались в гору так, будто путь их лежал с горы, и с ростом скорости Боргревинк воодушевлялся все больше. Снег непрерывно стонал под полозьями саней, а треск инея под копытами стрелой летящего оленя звучал, словно скрежет чьих-то могучих зубов. Затем они достигли пологого участка меж холмами, на которых стояли Нистиен и Далекарл. И маленький Карл, выглянув в окошко, увидел Великого Белого Оленя в облаке белой снежной пыли и с белым возницей за спиной, прямо как в сказках про великанов. Он захлопал в ладоши и радостно закричал.

Однако его дедушка, тоже увидев это беззвучное белое чудо, ощутил, как мурашки поползли по спине, и поспешил зажечь свечу, которую не смел потушить до полудня, — ибо это, без сомнения, был Сторбак из Етунхейма.

* * *

Но Олень все мчался вперед, а возница натягивал поводья и думал только о Бергене. Свободным концом вожжи он вытянул Белого Оленя по спине. Тот три раза тяжело фыркнул, сделал три больших прыжка и помчался еще быстрее. Когда они проезжали Дирскаур, на краю которого сидит великан, голова его оказалась занавешена тучами — это значило, что надвигается буря. Сторбак это знал. Он втянул носом воздух, озабоченно поглядел на небо и даже немного сбавил темп — хотя все еще мчался быстрее любого живого существа, — но Боргревинк заорал на него и ударил, снова и снова, и еще сильнее. Сани занесло, как маленькую шлюпку на волне от парохода; глаза Сторбака были теперь красны от крови, а Боргревинк едва удерживал равновесие в санях. Мили летели как бешеные, пока не показался мост Свеггума. Ветер перешел в штормовой, но тролль все равно был там. Неизвестно, откуда он взялся, однако факт есть факт: он приплясывал на камне и пел свою песню:

Они мчались вниз по извилистой дороге, почти прижимая сани к земле на поворотах. Заслышав голос тролля на мосту, олень прижал уши и замедлил бег. Боргревинк, не зная, в чем дело, жестоко стегнул его. Бархатные глаза замерцали алым. Олень гневно фыркнул и тряхнул развесистыми рогами, но не остановился для ответного удара. Большая месть ждала впереди. Он, как и прежде, стремительно мчался, однако с этой минуты Боргревинк полностью потерял контроль над ситуацией. Единственный голос, которого слушался олень, остался далеко позади. Не доехав до моста, они резко свернули прочь с дороги. Сани накренились, но все-таки выровнялись. Не будь Боргревинк пристегнут, он вылетел бы из саней и нашел свою смерть, однако не это было ему суждено. Казалось, все проклятия Норвегии обрушились на его голову. Боргревинк отделался синяками и ушибами. Тролль с запруды легко вспрыгнул Сторбаку на холку и, держась за рога, принялся танцевать и петь свою старую песню, и новую тоже:

Боргревинк был в ужасе и ярости. Он все сильнее стегал Сторбака, когда они проезжали глубокие сугробы, тщетно пытаясь вернуть себе контроль. От страха он потерял голову и вытащил нож, чтобы полоснуть оленя по ноге, но метким ударом копыта тот выбил нож из его руки. Сейчас они мчались даже быстрее, чем на ровной дороге; вместо размеренной рыси — бешеные скачки. Несчастный Боргревинк, пристегнутый к саням, одинокий и беспомощный, кричал, ругался и молился. Сторбак с налитыми кровью глазами, бешено выдыхая пар, поднимался по каменистой тропе к изломанному ветреному Хойфьельду. Он взмывал на холмы, как буревестник взлетает на мачту попавшего в шторм корабля, пересекал равнину, как пересекает ее птица-глупыш, шел той самой тропой, которой его, новорожденного олененка, вела мать, все выше и выше от ручья и запруды. Он шел старой знакомой дорогой, как ходил ею все пять лет, и все так же провожали его белые куропатки, а черные скалы хребтов с ослепительно белыми шапками приближались, заслоняя собой небо.