Рылеев даже не понял, что он спал, так быстро оказалось пробуждение.

Александр Бестужев тряс его за плечо.

– У меня сейчас Каховский был, он просит тебя извинить его, но он не может сделать того, что обещал. Он будет со всеми на площади.

Рылеев открыл глаза.

– Ты в парадном мундире?

– День то какой важный.

– Сколько же времени?

– Шестой час. Ну, я в Московский полк.

Рылеев, кажется, опять задремал, но проснулся в тот самый момент, когда в комнату входил Трубецкой.

– Наши планы разрушены. Николай Павлович привел к присяге Сенат в полночь. Присягнули конная гвардия и артиллерия.

Рылеев встал, крикнул слуге, чтобы дал умыться.

За умыванием его застал Якубович.

– Рылеев, я дышал мщением против прежнего государя, но я не хладнокровный убийца и на великого князя поднять руку не в состоянии. Я не могу вести солдат на дворец.

Полковник Булатов забежал, торопясь в полк:

– Если войска будет мало, одних своих гренадер на верную смерть я не поведу. Но я исполню свой долг и сам на площадь выйду.

Все рушилось, разрастаясь, как лавина, и не оставляя надежды; но тут, как спасение, пришли Пущин и Николай Бестужев.

Они уже знали о присяге.

– Отступать поздно, – сказал Пущин. – Надо спасти, что можно.

Спокойствие и уверенность Пущина передались Рылееву.

– Ты, Николай, иди в Морской экипаж, примешь командование вместо Якубовича, мы с Пущиным пойдем в Финляндский и лейб гренадерские полки. Если кто нибудь выйдет на площадь, я стану в ряды солдат с ружьем.

– Во фраке? – невольно улыбнулся Бестужев.

– Я думаю надеть русский кафтан, чтобы сроднить солдата с поселянином в первом действии их взаимной свободы.

– Не советую. Русский солдат не понимает этих тонкостей патриотизма, и тебя скорее прикладами выгонят из строя, чтоб не мешался, чем выразят восторг твоему благородному поступку. К чему этот маскарад? Время национальной гвардии еще не настало.

Рылеев на мгновенье задумался.

– В самом деле, это слишком романтически. Лучше попросту, без затей. Ну, пошли.

Они вышли из кабинета в гостиную. Рылеев замешкался в дверях, Бестужев остановился, его поджидая. Вдруг распахнулась дверь спальни, в гостиную вбежала Наталья Михайловна.

– Здравствуйте… – начал было Бестужев, но она схватила его за руку и быстро, горячо заговорила:

– Оставьте мне моего мужа, не уводите его! Я знаю, он идет на погибель!

Она заглядывала Бестужеву в глаза, и он чувствовал, что еще немного – и она, не выдержав, упадет на колени.

– Оставьте! Не уводите!

– Ваш муж идет сам. Нас ожидает великое дело, ради которого, может быть, мы живем. – Бестужев понимал, что говорит совсем не то, не те слова, что женщину, которая сердцем предчувствует страшное, что ожидает самого дорогого ей человека, не убедят и не успокоят никакие слова.

– Я скоро возвращусь; в том, что мы намерены делать, нет ничего опасного, – стараясь скрыть волнение, сказал Рылеев. – Не бойся за меня.

Наталья Михайловна замолчала и остановившимся, испытующим взглядом посмотрела на мужа, перевела взгляд на Пущина, на Бестужева. Бестужев не выдержал этого взгляда и отвел глаза.

Наталья Михайловна закричала, отчаянно и страшно:

– Настенька, проси отца за себя и за меня!

Настенька выбежала из спальни, рыдая, обхватила колени отца. Наталья Михайловна покачнулась и в обмороке упала на грудь мужа. Рылеев положил ее на диван, снял ее руки со своей шеи, оторвав от колен, посадил рядом, на диван, дочку и выбежал из комнаты.

Рылеев и Пущин подошли к полковому двору Финляндского полка, здесь было тихо.