Наверное, не один Чижов пожалел о сделанном, но – сделанное сделано.

После бурного взрыва в спальне вдруг наступила тишина. Нервное напряжение, выплеснувшись до дна, сменилось упадком сил. Мальчики лежали на своих кроватях в ожидании неминуемого конца, чувствуя себя одинокими и несчастными, и даже не переговаривались.

Мало помалу все заснули…

Проснувшись поутру, кадеты увидели всё вокруг таким же, как оно было вчера и позавчера: потолок, стены, окна, за которыми голубело ясное небо, товарищей, кровати, тумбочки… И только на полу посреди спальни, там, где вчера громоздилась накиданная ими куча, было пусто, а всё, что они покидали в нее, теперь в порядке было сложено на тумбочке и под кроватью у Николаева.

Сам Николаев, уже одетый, сидел на застеленной кровати и разбирал последнюю мелочь.

– Зачем ты все это взял? Это же не твое, – сказал Николаеву его сосед Миша Пущин.

– Вы выбросили, я подобрал. Значит, теперь это все мое.

– А комета?

– Наверное, вранье, – беспечно ответил Николаев.

Проснувшиеся мальчики невольно высматривали среди разложенных Николаевым в строгом порядке – тетради к тетрадям, книги к книгам, игрушки к игрушкам – свои, только вчера еще принадлежавшие им сокровища и теперь казавшиеся им еще более ценными.

Тоненький белокурый кадет, помещавшийся на кровати возле двери, со слезами в голосе воскликнул:

– Обманщик!

Николаев повернулся в его сторону:

– Я не заставлял тебя верить мне, Рудаков. И вообще, господа, вы же сами выбросили свои вещи, – сказал он и засмеялся. Но, заметив, что самый сильный в малолетнем отделении кадет Сакен смотрит на него отнюдь не дружелюбно, быстро добавил: – Однако я вовсе не жмот какой нибудь. Сакен, возьми, пожалуйста, свои вещи. И ты, Петров, и ты, Кикин.

Отчаянные получили свои вещи обратно. Но когда за своим альбомчиком протянул руку Пущин, Николаев схватил альбомчик и спрятал за спину.

– Это теперь не твое, и ты не имеешь на эти вещи никакого права. Тут моя воля: хочу – отдам, хочу – нет. Правда, Сакен, если человек подбирает выброшенное другим, то оно становится его законной собственностью?

Сакен, толстый, неповоротливый тугодум, почесал в затылке, подумал. Он соображал медленно, но зато уж, придя к какому нибудь выводу, стоял на нем твердо: вторично обдумывать раз обдуманное ему было лень.

– Ты, Николаев, плут, ловко подстроил, – сказал он наконец. – Но выходит, что подобрал ты действительно выброшенное.

– Вы слышите? – обратился Николаев к соученикам.

Поднялся шум.

– Плут! Жулик! Мошенник! Я тебе это попомню! Хитрюга! Жила!

В этих криках была только обида на то, что их обманули, законность владения Николаевым их имуществом была признана.

Но Николаев как хитрый политик понял, что зашел слишком далеко и его зыбкое моральное право, не подкрепленное хотя бы силой кулаков Сакена, очень легко может рухнуть. Поэтому он бросил обществу подачку: наиболее шумевшим выдал их вещи.

К нему подошел Чижов, попросил робко:

– Возьми книгу, но отдай мою собачку.

– А а, собачка, значит, твоя? – сказал Николаев, вытаскивая из кармана фигурку и поворачивая ее перед глазами. – Хорошая собачка.

– Хорошая, – согласился Чижов. – Она у нас на часах была…

– Знаешь, Чижов, я лучше отдам тебе книгу, а собачку оставлю себе.