– Отдай! – В голосе мальчика послышались слезы.

– Нет, не отдам.

Чижов заплакал, потом, вытянув вперед руки, он бросился на Николаева, выхватил свою собачку, зажал в кулак, но тут же от сильного толчка полетел назад и с размаху угодил локтем в дверное стекло…

Начальник Первого кадетского корпуса генерал лейтенант Фридрих Максимилиан Клингер – немецкий писатель, в молодости друживший с Гете, но затем променявший неверную судьбу литератора на прибыльную службу в «дикой России», которую он глубоко презирал, – выслушал доклад Боброва о разбитом стекле и равнодушно бросил:

– Пятьдесят розог.

– Ваше превосходительство, мальчонка новый в корпусе, непривычный к розгам, да и мал он, вот такой…

– Он стекло разбил?

– Разбил, но ведь…

– Наказание должно быть наложено на виновного в соответствии с тем, какова его вина, а не с тем, каков его рост. Я сказал.

Старый Бобёр вернулся в отделение вздыхая, погладил Чижова по голове:

– Придется потерпеть, мошенник ты этакий… Его превосходительство Федор Иваныч (так переиначили на русский лад имя Клингера) приказал, мы с тобой ослушаться не смеем с… Да ты не бойся, не бойся…

Экзекуции производили тут же в коридоре, на лавке, на которой обычно сидел дежурный дядька и которую в случае необходимости отставляли от стены на середину коридора и укладывали на нее наказываемого.

– Иди, иди, спускай штанцы и иди… – приговаривал Бобров, легонько подталкивая мальчонку.

– Сколько? – спросил гувернер, уже доставший розги из чана, где они мокли, чтобы не потерять упругости.

– Малую норму, – ответил Бобров.

Пятьдесят розог считалось у Клингера легким наказанием, за более значительные провинности он назначал вдвое и втрое больше.

Чижов, увидя розги, съежился, попятился, обхватил руку эконома и, плача, припал к ней:

– Не надо! Не надо! Не секите меня! Я тогда умру!.. Умру!.. Умру!..

Гувернер взял мальчика за плечо и оторвал от Боброва.

– Умру! Умру! – страшным, отчаянным, хриплым голосом кричал Чижов.

Несколько кадетов третьей мушкатерской роты, мальчики тринадцати четырнадцати лет, прогуливавшиеся по коридору, подошли не спеша: порка в корпусе была не таким явлением, чтобы привлечь к себе чье либо особое внимание.

Один из них, невысокий, черноглазый, спросил Боброва:

– Андрей Петрович, что случилось?

Бобров сокрушенно махнул рукой:

– Нету никакой жалости у немца! Разве ж можно так? Да так навек душу искалечить можно…

– А за что его, Андрей Петрович?

– Стекло вон сломал. Рубль цена стеклу, а…

– Так ведь я ж это стекло выбил.

– Ты? – Бобров опешил.

– Я, Андрей Петрович. Давеча шел и стукнул. Могу и второе… – И черноглазый решительно замахнулся кулаком.

– Стой, мошенник ты этакий! – Бобров схватил кадета за рукав. – Ты, значит?

– Я, Андрей Петрович, не сомневайтесь.

– Ну ладно. – Бобров рысцой подбежал к гувернеру. – Наказание приостановите. Тут объявился истинный виновник.

Товарищи черноглазого засмеялись и смолкли, поняв, что шутка зашла слишком далеко. Один из них сказал:

– Андрей Петрович, он шутит, он и не ходил никуда, мы с ним все время были в зале…

Черноглазый оборвал товарища:

– Замолчи, Фролов. Я тут был и разбил стекло, а кто вздумает оспорить, то…

– Ну, ладно, ладно, Рылеев, – сказал Бобров. – Ты так ты, спаси тебя бог. Стой здесь, пойду опять к Федору Иванычу.