Рылеев спросил стихи Кострова.

– Должны, должны быть сочинения Ермила Ивановича, – сказал Железников, открыв шкаф с русскими книгами и перебирая их. – Собрания сочинений, что во втором году печатано, не покупали, а отдельные издания од и эпистол имеются.

Железников отобрал с десяток тоненьких книжечек и отдал их Рылееву.

– За что Суворов почитал Кострова? – спросил Фролов.

– За то, что он был служителем поэзии, а поэзия заключает в себе важнейшие поучения человеку. Костров преподнес фельдмаршалу оду. Вот эту, – добавил Железников, вытягивая из пачки книжек в руках Рылеева одну. – И Александр Васильевич ответил на нее также стихами. Он писал много стихов, но не печатал их, ибо считал свой талант слишком малым. Вот как он ответил Кострову:

Я в жизни пользуюсь, чем ты меня даришь,

И обожаю все, что ты в меня вперишь:

К услуге общества, что мне недоставало,

То наставление твое в меня влияло.

Суворов уважал даже само звание поэта. Рассказывают, что однажды какой то молодой офицер на обеде у Суворова сел за стол не по чину. А надобно сказать, Суворов строго соблюдал чинопочитание и не любил выскочек. Заметив, что офицер занял не подобающее ему место, Александр Васильевич напустился на него: «Ты, говорит, зазнайка, не почитаешь старших!» – и пошел, и пошел… Бедный офицер ни жив ни мертв, в свое оправдание слова не может вымолвить. Один полковник пожалел офицера и говорит Суворову: «Ваше сиятельство, сей поручик – пиита, и сел нарочно поближе к вам, чтобы, приглядевшись, изобразить затем в стихах». Суворов сразу переменился. «Коли так, говорит, извини, братец, и иди сюда поближе, оттуда ты не много увидишь и услышишь. Поэту любой чин мал».

В одном из шкафов стояли книги в разных переплетах, на корешках которых были вытиснены русские буквы. Рылеев, как ни приглядывался, не мог прочесть, что на них написано.

Пыль, покрывавшая эти книги, свидетельствовала, что их давно не доставали с полок.

– А что за книги вон там стоят? – спросил он Железникова, который, окончив говорить, молчал с задумчивой полуулыбкой.

– Какие?

– Вон те.

Железников посмотрел на указанные Рылеевым полки и вздохнул.

– Это не книги, – коротко ответил он и отвернулся. Но потом встал со стула, подошел к шкафу, долго отпирал его и, наконец отперев, вынул из разных мест три тома. – Это работы кадетов. В наши времена был такой обычай, лучшие переводы, сочинения, хороший выбор мыслей, изречений и отрывков из классических произведений, сделанные кадетами и одобренные преподавателями, удостоивались переплета.

Петр Степанович раскрыл один из томов и дал Рылееву, другой дал Фролову. Рылеев стал перелистывать страницы, исписанные старинным, но четким почерком. Сначала шли выписки из Жан Жака Руссо о выгоде добродетельной жизни, затем собственное сочинение кадета «Письмо отцу раненого сына с поля сражения».

«Я ранен, но кровь моя лилась за отечество, и рана увенчала меня лаврами!» – читал Рылеев. В конце сочинения стояла подпись: «Сергей Глинка».

– Сергей Глинка! – воскликнул Рылеев удивленно и радостно.

– Да, Сергей Николаевич Глинка, – сказал Железников.