Не поднимая глаз от еды, силясь замкнуться, чтобы весь его мир не заполонили благоухание и свежесть, исходящие от этой женщины, так близко наклонившейся к нему, Брил сказал:

– Все это очень кстати.

Нина отошла к мужу, опустилась наземь у его ног и, откинувшись, оперлась на его колени. Он ласково запустил пальцы в ее густые волосы, и она, вскинув глаза, блеснула ему мимолетной улыбкой. С еды, многоцветной, точно женское платье, тут дымящейся жаром, там источающей в воздух прохладу, Брил перевел взгляд на три улыбающихся, внимательных лица. Он не знал, как быть.

– Да, все это очень кстати, – повторил он, взял одно белое печенье и поднялся, озираясь по сторонам, осматривая этот нелепый прозрачный дом и все вокруг. Куда деваться?!

Пар, поднимающийся от подноса, защекотал ноздри, и у Брила потекли слюнки. Он отчаянно голоден, но…

Со вздохом он сел, положил печенье на прежнее место. Силился улыбнуться, но улыбка не получилась.

– Неужели тебе совсем ничего не нравится? – озабоченно спросила Нина.

– Не могу я здесь есть! – отвечал Брил, но тут же почувствовал в туземцах что-то такое, чего прежде не было, и прибавил:

– Благодарю. – Опять посмотрел на их невозмутимые лица. И сказал Нине: – Все это очень хорошо приготовлено, приятно посмотреть.

– Так ешь! – предложила она и улыбнулась.

Эта улыбка подействовала на Брила престранным образом. Ни их ужасающая распущенность, эта манера сидеть и лежать где попало и как попало, позволять мальчишке вмешиваться в разговор, ни бесстыдное признание, что у них есть какой-то свой варварский язык – ничто не могло вывести его из равновесия. А тут, ничуть не изменившись в лице и не уронив столь позорным образом собственного достоинства, он, однако, почувствовал, что краснеет! Он тотчас насупился и обратил эту ребяческую слабость в краску гнева. Ох, с каким наслаждением он наложит руку на самое сердце этой варварской культуры и стиснет его без пощады! Вот тогда будет покончено со всякими лицемерными любезностями! Будут знать, дикари, кого можно унизить, а кого нет!

Но эти трое смотрели так невинно и простодушно… на открытом лице мальчика – ни тени злорадства, на мужественном лице Тэнайна – искренняя забота о госте, на лице Нины… ох, какое у нее лицо! Нет, нельзя выдать смятение. Если они нарочно хотят его смутить, он не доставит им этого удовольствия. А если это неумышленно, пусть не заподозрят, в чем он уязвим.

– Как видно, – произнес он медленно, – мы, жители планеты Кит Карсон, ценим уединение несколько более высоко, чем вы.

Все трое удивленно переглянулись, затем цветущее здоровым румянцем лицо Тэнайна прояснилось: он понял.

– Вы не едите на людях!

Брил не вздрогнул, но дрожь отвращения была в его голосе, когда он ответил коротко:

– Нет.

– О, – промолвила Нина. – Мне так жаль!

Брил счел за благо не уточнять – о чем именно она жалеет. Он сказал только:

– Неважно. Обычаи бывают разные. Я поем, когда останусь один.

– Теперь мы понимаем, – сказал Тэнайн. – Будь спокоен. Ешь.

Но они все так же сидели и смотрели на него!

– Как жаль, что ты не говоришь на другом нашем языке, – сказала Нина. – Тогда было бы так просто объяснить! – Она подалась к Брилу, протянула руки, словно хотела прямо из воздуха извлечь желанное понимание и одарить им гостя. – Пожалуйста, Брил, постарайся понять. В одном ты очень ошибаешься: мы чтим уединение едва ли не превыше всего.

– Очевидно, мы вкладываем в это слово разный смысл, – ответил он.

– Но ведь это значит – когда человек остается наедине с собой, не так ли? Когда ты что-то делаешь, думаешь, работаешь или просто ты один и никто тебе при этом не мешает?

– Никто за тобой не следит.