Несомненно, кому-то этого очень хочется. Вот, например, тот подросший бойскаут, с которым ты общалась.

– Послушай, малыш. Уж кем-кем, а бойскаутом Джеймс Кирк никогда не был. – Меньше всего ей хотелось бы говорить о Джеймсе Кирке с сыном.

Указывая на маленькие контейнеры в руках у Дэвида, она спросила: Вчерашние?

– Да, только что из машины. – Он достал рентгеновские микроснимки, и они погрузились в работу.

* * *

Джим Кирк подвинул ближе лампу, пытаясь уютнее устроиться на тахте, поднес книгу ближе к глазам, ту, что подарил ему Спок, затем отодвинул ее на вытянутую руку. Как бы ни старался, глаза не разбирали мелкий шрифт.

«Я просто устал», – подумал он.

И это была правда: он устал. Но не только поэтому он не мог читать книгу Спока. Он осторожно закрыл ее, положил на стол рядом с собой и снова лег на тахту. Он отчетливо видел картины на дальней стене, даже тончайшие линии эротического рисунка Кверна, который был предметом его гордости.

Этот небольшой рисунок он приобрел очень давно, рисунок всегда висел у него за спиной в его кабинете на «Энтерпрайзе».

Многие из его старинных вещей были чужеземными произведениями искусства, собранными со всего света, но больше всего он любил творения своей культуры, особенно Викторианской эпохи в Англии. Он пытался угадать, знал ли об этом Спок, или же первое издание Диккенса просто счастливая догадка, совпадение.

Могла ли Споку прийти в голову подобная счастливая идея? Да он пришел бы в ужас. Джим усмехнулся.

Только последние 10 лет или чуть меньше красота старинных вещей переборола в нем нежелание обзаводиться собственностью, нежелание обременять себя вещами. Прошло уже немало времени с тех пор, как он жил лишь с небольшим чемоданом, не оглядываясь назад. Иногда ему хотелось вернуть те дни назад. Но это невозможно. Теперь он адмирал. У него слишком много обязанностей.

…Раздался звонок в дверь. Джим привстал и снова сел. Время слишком позднее для посетителей.

– Войдите, – сказал он. Сенсорное устройство, отреагировав на его голос, открыло дверь, и Леонард Маккой, сияющий, с кучей пакетов в руках вошел в комнату.

– Доктор, неужели вы?! – удивился Джим. – Какой заблудившийся транспортер занес вас ко мне?

Маккой встал в театральную позу и произнес:

– Quidquid id est, timeo Danaos dona ferentes.

– Как-как, еще разок?

– Ну, это на языке оригинала. Теперь люди говорят так: «Бойтесь ромулян, дары приносящих!» Не совсем, правда, точно, но вполне подходит, если еще учесть, что, – он пошарил рукой в одном из пакетов и вынул бутылку, полную жидкости цвета электрик, – это, с Днем рождения, Джим. – И он вручил Кирку пузатую асимметричную бутылку.

– Ромулянский эль? Старина, ведь это же запрещенная штука.

– Я употребляю его исключительно в медицинских целях. Не будь занудой.

Джим разглядывал этикетку «22…83?».

– Лекарство нужно слегка взболтать. Дай-ка мне сюда.

Джим вернул бутылку и, открыв Викторианский секретер вишневого дерева с зеркальными дверцами, достал две пивные кружки. Маккой наполнил их доверху.

– Послушай, или у меня галлюцинации, или он, в самом деле, дымится?

Маккой рассмеялся.

– Во время варки возможны оба варианта. – Он чокнулся с Джимом, твое здоровье, – и сделал большой глоток. Джим прихлебывал осторожно. Он хорошо помнил, как напиток отдает в голову. Цвет электрик был как раз подходящим оттенком: он почувствовал вкус так, словно легкий толчок, будто активный элемент тока, миновав органы пищеварения, прямо направился в мозг.