– Но Сеппи, если научный метод всегда являлся разумным подходом, значит он и сейчас должен быть таковым. Он должен действовать для всех, даже для третьеразрядных исследователей. Так почему же он неожиданно стал плохим сейчас, спустя века неоспоримого успеха?
– Временной разрыв, – угрюмо пробормотал Корси, – имеет первостепенное значение. Помни Блисс, что научный метод НЕ – закон природы. Его не существует в природе. Он есть только в наших головах. Вкратце – это образ мышления о разных вещах. Способ просеивания свидетельств. И ему – рано или поздно – предстояло устареть. Так же как еще раньше устарели сориты, парадигмы и силлогизмы. Научный метод отлично действует, когда имеются тысячи очевидных фактов, рассыпанных вокруг для обозрения, фактов столь же очевидных и соизмеримых, как например, скорость падения камня. Или каков порядок расположения цветов в радуге. Но чем неуловимее становятся обнаруживаемые факты, тем больше они отступают в области невидимого, неощутимого, невзвешиваемого, субмикроскопического. Они становятся абстракциями. И соответственно, дороже и длительнее становится исследование их научным методом.
И когда достигается уровень, при котором ОДНО только исследование требует выделения миллионов долларов на ОДИН ЭКСПЕРИМЕНТ, такие эксперименты могут оплачиваться только правительством. А правительство наилучшим образом может воспользоваться лишь третьеразрядными исследователями. Которые не способны отойти от инструкций в поваренной книге с помощью внутреннего озарения, необходимого для создания фундаментальных открытий. И как результат – то, что ты видишь: стерильность, застой, загнивание.
– Так что же остается? – воскликнул Вэгонер. – Что мы теперь будем делать? Я достаточно хорошо тебя знаю и подозреваю, что ты вовсе не собираешься отказываться от надежды.
– Нет, – ответил Корси, – я не сдался, но я совершенно не в состоянии изменить ситуацию, которую ты мне изложил. И кроме того – теперь я нахожусь вовне. Что, наверное, и хорошо для меня. Он задумался на секунду и затем неожиданно спросил: – Нет никакой надежды на то, что правительство полностью снимет завесу секретности?
– Никакой, – ответил Вэгонер. – Боюсь, что хотя бы частично. Во всяком случае, не теперь.
Корси сел и подался вперед, опустив локти на узловатые колени и уставившись в угасающие угли. – Тогда у меня есть два небольших совета, Блисс. На самом деле, они – две стороны одной медали. Прежде всего, начни с отбрасывания этого многомиллионодолларового, типа Манхэттенского проекта, подхода. Мы не столь уж жизненно нуждаемся в новейшем, более точном измерении электронного резонанса еще на одну десятую, сколь в новых путях, новых категориях знаний. Колоссальные исследовательские проекты – покойники. Сейчас необходима чистая работа мозгами.
– Со стороны МОЕГО персонала?
– Да с чьей угодно. Теперь другая половина моих рекомендаций. Оказавшись на твоем месте, я пошел бы к шарлатанам.
Вэгонер подождал. Все это Корси выложил для эффекта. Он любил драму в малых дозах. Через мгновение он все объяснит.
– Конечно же я не имею ввиду настоящих шарлатанов, – продолжил Корси. – Но тебе самому придется провести черту. Тебе нужны работающие где‑то на грани, ученые в общем‑то неплохой репутации. Просто их идеи не находят поддержки среди коллег. Что‑то вроде атома Крехора, или теории старика Эренхафта о магнитных течениях, или космогонии Милна. И самому же придется искать плодотворную идею. Высматривай отбросы и после этого определяй, заслуживает ли идея того, чтобы ее ПОЛНОСТЬЮ отбросить. И – не принимай на веру первое попавшееся мнение «эксперта».
– Другими словами – просеивание отбросов.
– А что, можешь предложить другое? – спросил Корси. |