(А в Чикаго

         до Вильсона

         докатился вал,

         брошенный Ивановой ходьбою.

         Он боксеров,

         стрелков,

         фехтовальщиков сзывал,

         чтобы силу наяривать к бою.)

         Вот так открыватели,

         так Колумбы

         сияли,

         когда

         Ивану

         до носа —

         как будто

         с тысячезапахой клумбы —

         земли приближавшейся запах донесся.

         (А в Чикаго

         боксеров

         распирает труд.

         Положили Вильсона наземь

         и…

         ну, тереть!

         Натирают,

         трут,

         растирают силовыми мазями.)

         Сверльнуло глаза маяка одноглазье —

         и вот

         в мозги,

         в глаза,

         в рот,

         из всех океанских щелей вылазя,

         Америка так и прет, и прет.

         Взбиралась с разбега верфь на верфь.

         На виадук взлетал виадук.

         Дымище такой,

         что, в черта уверовав,

         идешь, убежденный,

         что ты в аду.

         (Где Вильсона дряблость?

         Сдули!

         Смолодел на сорок годов.

         Животами мышцы вздулись.

         Ощупали.

         Есть.

         Готов.)

         Доходит,

         пеной волну опеня,

         гигантам домам за крыши замча,

         на берег выходит Иван

         в Америке,

         сухенький,

         даже ног не замоча.