– Я хорошо помню «У долі своя весна», – заверял Кашепаров, ему вторил клавишник Пеня, кому выпадала основная партия.

– Ткаченко? – спросил Мулявин.

– Подхвачу… И сыграем не хуже, чем тогда в Киеве. Но прав был Ивасюк, мы слишком её упростили.

– Лучше просто, чем без неё, – не унимался Мисевич.

Мулявин обхватил голову руками, зажав уши и тем самым на несколько секунд отрезав себя от внешнего мира. Потом всем сделал знак молчать.

– Раз утверждённый список песен летит псу под хвост, ставим первое отделение на белорусских, из русскоязычных – только «Расскажи мне отец» на музыку Ивасюка. Второе – «Весёлые нищие». Егор! Я сейчас набросаю список. Делаем вступление из «Крика птицы», потом пусть Андрей будет готов к «Червоной руже».

– Можно вспомнить Nie Spoczniemy из «Червоных Гитар», что пели в Польше, – предложил кто то, и тут взвился Волобуев:

– С ума все посходили? В Польше антикоммунистические беспорядки, военное положение! Забудьте! Никакой Польши нет.

Наверно, от всей Польши уцелела одна Анна Герман, если её пустили в выпуске «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» в новогоднюю ночь, а так – огромная дыра между СССР, Чехословакией, ГДР и Балтийским морем, усмехнулся Егор, но только внутри себя. Что любопытно, к его рождению в будущем от всей этой географии уцелеют лишь Польша и Балтийское море, окружающие социалистические государства растворятся в истории.

Получив список, правда, пока только первого отделения, Егор поплёлся к Медведко.

Андрей невозмутимо восседал у микшерского пульта, рассматривая публику, начавшую заполнять небольшой зал.

– Смотри! Они переиграли плей лист!

– Нет проблем. Пока я жив, всё будет нормально.

Не раз наблюдая за его работой, Егор удивлялся. Понятное дело, тот давно привык к пульту, включая каждый кабель от инструмента или микрофона в один и тот же разъём. Тем не менее, труд звукооператора впечатлял: он чётко выделял звук всех инструментов и вокал, устанавливал не только громкость, но и тембровую окраску, компрессию, распределял по каналам, чтоб звучание оставалось объёмным. У гитаристов регулировал предусиление гейном, чтоб обеспечить овердрайв в партиях рока. Во время исполнения звукач больше руководил ансамблем, чем сам Владимир Георгиевич.

– Андрей, если меня заберут, так сказать, в музыканты, кого найдут на моё место?

– Надеюсь кого то натаскать себе на замену. Вижу – ты не рвёшься, и ладно.

– А Сафронов? Он какой был?

– Дениска? Рубаха парень. Шебутной, заводной. Слух отменный, но пульт ему бы не доверил. Ненадёжный.

– Слышал краем уха, он кокс нюхал, – как бы между прочим бросил Егор, ступая на тонкий лёд.

– Кто тебе сказал?

– Вот так сразу и признаюсь. Кокс – это статья. Даже хранение. Это я тебе как студент юрфака заявляю. Но ему всё равно.

– Да. Бедному парню всё равно. Не, про кокс не слышал. Давал мне курнуть какую то дурь в скрутке. Торкнуло, но не сильно. Он чаще меня баловался. Куда такому за пульт.

– Интересно, где брал?

– Не распространялся.

Во время первых гастролей Егор не торопился приставать с расспросами. На вторых уже вроде как вписался в коллектив, мог позволить более откровенные разговоры. И вот, сразу результат. Подозрение о наркотиках подтверждается.

На самом деле, Образцов преувеличивал вероятность неприятностей от наркоты вот прямо на ближайшем зарубежном турне. Вообще, люди 1982 года очень мало знали о действии наркотиков, в то время как коллеги музыканты на Западе ширялись массово, смерть от передоза считалась чуть ли не нормальной составляющей профессии. Сто процентов, тот же Мулявин, нюхнув кокаин, взбодрится, но его вряд ли потянет нести чушь в микрофон.