Егор приклеил ухо. Мужчины говорили негромко, но не учли, что песняры обладают музыкальным слухом. Слышно было плохо, хоть смысл удалось уловить. Местные сильно возмущались – на афише значилось: «Песняры» исполняют произведения Владимира Ивасюка. Оказывается, его похороны в семьдесят девятом превратились в массовый стихийный антикоммунистический марш. В смерти композитора местные националисты обвинили КГБ.

Нырнув обратно в здание, Егор наткнулся на Серёгина, тащившего сумку, полную пластинок.

– Где ты шляешься? – возмутился тот. – Я один должен таскать, а деньги вместе делить?

– Сейчас допрыгаемся, что денег не будет вообще. Там два типа из местного КГБ втирают Волобуеву, что не стоило Ивасюка упоминать на афише. Нельзя провоцировать народные волнения, говорят, на фоне волнений в Польше.

– Пошли они в жопу, – огрызнулся Юрий, смелый, потому что посылаемые точно ничего не могли услышать. – Если бы не упоминание Ивасюка, хрен билеты распродашь. Половина репертуара – русская, Мулявин – русский. Москали, короче, и мы с тобой в их компании тоже москали.

– Убедил. Но, прости. Бегу к Андрею. Я же в этой поездке звукач два, а не гитарист, и пока занимаю высокий пост разматывальщика проводов, должен трудиться. Иначе пацанам придётся вкалывать и за себя, и за меня.

– Не переживай, со временем зазнаешься. Ладно, завтра у тебя работы в зале меньше, аппаратура расставлена. Будешь носить товар и собирать выручку.

Когда Медведко удовлетворённо откинулся в кресле и развернул кулёк с припасами для перекусона, до начала оставалось полчаса, и в ДК начали запускать зрителей, Егор отправился в фойе проверить торговлю. Шла она… никак. Четыре диска «Песняров» с отдельными саундами и пятый с «Гусляром» не содержали ни единой песни Ивасюка. Собственно, в репертуаре ансамбля их насчитывалось всего то две, и ни одна не вошла в альбомы, мегахит «Червона рута» композитор отдал Софии Ротару. Наверно, люди, увидевшие афиши, расклеенные не только на стене ДК, но и по всему городу, полагали, что «Песняры» дадут одного Ивасюка.

Кстати, ни на стенах Дворца культуры местной промышленности, ни где либо в иных местах в городе никаких «москаляку на гиляку» не бросилось в глаза, быть может – плохо искал.

Егор отыскал за кулисами Серёгина.

– Юра, если так дело пойдёт, товар зависнет, – он кратко описал ситуацию. – Жители Львова идут сюда без энтузиазма. А он появится, когда отыграем концерт. Увидишь – в перерыве продажи зашевелятся. Лучше всего было бы по окончании. Но как они выйдут из здания – всё, баста, карапузики, диск с автографами не купить. Снова в фойе можно попасть только с входным билетом.

– Ну да… А что ты предлагаешь?

– Поставить какую то машинку у выхода и торговать. Хотя бы два раза по четверть часа, после обоих концертов. Вот только бандюки местные не гробанут нашего продавца?

– Ни Боже мой. Местная братва получает свой процент от происходящего. Видел? Зал небольшой, чуть больше пятисот мест. А продадут на пятьдесят шестьдесят билетов больше, поставят приставные стулья, вот и неучтённая наличка. Ладно, по поводу машины поговорю.

Не занятый в первом отделении, Егор всё же заглянул в гримёрку и обнаружил там яростные дебаты. Оказывается, о рекламе Ивасюка Мулявин узнал поздно, когда уже не осталось времени репетировать. Мисевич убеждал рискнуть и начать с «У долі своя весна», Владимир Георгиевич думал с «Расскажи мне отец», тщательно отработанной в Минске, но – на русском языке. Тут же отирался помощник худрука Волобуев, который, конечно, никому и ничем помочь не мог.

– Я хорошо помню «У долі своя весна», – заверял Кашепаров, ему вторил клавишник Пеня, кому выпадала основная партия.