Уже на следующий день газеты опубликовали список жюри и сообщили, кто из его членов считал Лютгерта виновным, а кто — нет. Это было против правил, тайна совещательной комнаты почиталась в англо-американском праве священной, но ввиду экстраординарности произошедшего из этого правила было сделано исключение [не совсем понятно, с какой целью].

Подсудимый, находившийся на своём месте при появлении жюри, явно был обескуражен подобным исходом дела. По-видимому, и адвокаты, и собственный здравый смысл питали его уверенность в том, что вердикт окажется оправдательным. И если оценивать судебный процесс объективно, то нельзя было не признавать того, что сторона обвинения не достигла ни одной из своих принципиально важных целей. Защита отбила все доводы окружной прокуратуры, связанные с мотивом убийства, способом его осуществления и методом последующего уничтожения тела, да что там говорить — сам факт убийства не был доказан. Даже неприкрытая симпатия судьи мало помогла стороне обвинения! Это видели и понимали все, и прежде всего сам подсудимый. Поэтому его разочарование можно признать оправданным.

Присутствовавшие в зале видели и слышали, как, повернувшись к одному из судебных маршалов за своей спиной, Лютгерт громко произнёс с хорошо различимой горечью в голосе: «Они должны были оправдать меня. Их действия показывают сомнения, а ведь судья сказал им, что моё дело даёт право на все сомнения» («They ought to have acquitted me. Their action showed doubt and the court told them I was entitled to all doubt»). Фраза подсудимого прозвучала скомканной, но её смысл был хорошо понятен — Адольф говорил о том, что любое сомнение должно трактоваться в пользу обвиняемого.

В тот же день, чуть позже, Адольф Лютгерт пригласил в тюрьму нотариуса Салливана, через которого распространил официальное заявление. Текст его, воспроизведённый на следующий день множеством газет во всех концах страны, гласил: «Результат моего суда, окончившегося сегодня, явился моей победой ввиду несогласия присяжных, но я очень разочарован и крайне удивлён тем, что члены жюри не вынесли оправдательный вердикт. Я подавляя собственное «я», не выступал в качестве свидетеля [в свою защиту], поскольку мой адвокат, судья Винсент, будучи категорически против того, чтобы я это делал, убеждал меня в том, что в этом нет необходимости. Я благодарен общественному мнению за огромную перемену в мою пользу, и время покажет, что я не только невиновен, но и по-настоящему оскорблён.

АДОЛЬФ Л. ЛЮТГЕРТ. Подписал и принял присягу в моём присутствии двадцать первого октября 1897 года нашей эры. Ф. САЛЛИВАН, нотариус штата.»

Явно не удовлетворившись этим заявлением, Лютгерт вскоре написал и передал в газеты довольно пространный текст, посвященный самому себе. Его можно было бы назвать автобиографией, но написанное «колбасным магнатом» не являлось автобиографией в традиционном понимании этого слова. Адольф поведал читателям «свою правду», если так можно выразиться. В тексте, опубликованном 24 октября в некоторых местных газетах, он рассказал о своём жизненном пути, о присущих ему честности и трудолюбии, похвалил Соединенные Штаты Америки за те свободы, что он приобрёл здесь, а затем обвинил полицию Чикаго в фабрикации улик и использовании лжесвидетелей. Причём последний тезис — по сути самый важный! — оказался и самым коротким [фактически это был 1 абзац].

Текст был составлен в целом ловко и гладко, видно, что Лютгерт хорошенько поработал над ним, однако цель этой публикации не вполне понятна. Адольф не сказал ничего, что было бы неизвестно человеку, следившему за ходом расследования и суда. А ведь именно оглашение эксклюзивной информации могло бы послужить оправданием необходимости такого рода статьи и привлекло к ней всеобщее внимание.