– Ничего не изменилось, Эв. Все еще можно вернуть. Вы забудете нынешний день и начнете с того, на чем остановились.

– Нет, – возразил он, по‑прежнему не глядя на нее. – Вы не понимаете. Я алкоголик. Я всегда буду алкоголиком. Я думал, все под контролем, улажено, заперто, но вижу, что на самом деле никогда себя не контролировал. Это как взведенная мина, способная взорваться в любой момент. Если я мог вот так развязать после того, как много лет все шло отлично, что будет в первый же раз, когда мне станет плохо? Разве вы не видите, Лизл? Я раб привычки! Я думал, что победил. Но нет. Я проиграл! Я всегда буду проигрывать! Лучше бы мне умереть!

– Нет, Эв! – сказала она. Его обреченный, безнадежный тон пугал ее. – Не надо так говорить! Ничего вы не развязали, вы устояли. Вы проиграли в нечестной борьбе. Вам подстроили ловушку.

Он наконец посмотрел на нее.

– Вы о чем?

– В вашем апельсиновом соке был спирт.

– Нет, – сказал он, тряся головой. – Это невозможно. Я купил его в супермаркете. Там не могло быть...

Голос его дрогнул, он пристально вгляделся в Лизл. Она хотела отвернуться, но не смогла. Она должна это выдержать, здесь и сейчас.

– Откуда вы знаете? – спросил он.

– Знаю... – Слова застревали у нее в горле, но она крепко зажмурилась и заставила себя говорить. – Знаю, потому что сама его налила.

Вот. Все сказано. Страшная истина вышла наружу. Теперь надо держать ответ. Она открыла глаза и увидела, что Эв уставился на нее с помертвевшим лицом и открытым ртом.

– Нет, Лизл, – хрипло произнес он. – Вы не сделали... не могли этого сделать.

– Я это сделала, Эв. И мне очень стыдно. Поэтому я сейчас здесь, с вами.

– Нет, Лизл. Вы слишком порядочный человек, чтобы сделать что‑то подобное. Кроме того, вы же не знали, что я алкоголик.

– Я это сделала, Эв. (Боже, бежать бы по шоссе без оглядки, только бы не произносить этих слов.) Я следила за вами, когда вы ходили на собрание в подвале Святого Иакова. Я хорошо знала, кто вы такой.

– Но как... И зачем?

– Я на прошлой неделе одалживала у вас ключи и... сделала дубликаты.

Теперь вместо изумления в глазах Эва была боль.

– Сделали дубликаты? Когда я доверил вам свои ключи? Лизл, я считал вас другом!

– Другом? – воскликнула она, внезапно охваченная желанием оправдаться. – Другом? А как же назвать того, кто обедает с деканом и уговаривает его не продвигать женщину по службе вперед него, – другом?

– Я? Обедаю с доктором Мастерсоном? Кто вам это сказал? Я никогда не обедал с Мастерсоном. Я никогда ни с кем не обедаю.

В этот жуткий момент Лизл поняла, что Эв говорит правду. Раф обманул ее.

– О Господи, нет! – простонала она.

Зачем? Зачем Раф солгал про Эва? Зачем так упорно настраивал ее против него? Она боролась с искушением рассказать Эву про Рафа, показать ему, что ее вины тут нет, что Раф вынудил ее это сделать. Но он ни к чему ее не принуждал. Он солгал ей, да дело не в этом. Даже если бы его выдумки насчет Эва были правдой, это не оправдание для отравления сока. Этому вообще нет оправдания. Что она может сказать? Черт толкнул меня под руку? Никто и ничто не толкало ее.

Теперь, глядя на Эва, она видела глубочайшую муку. Она предпочла бы злость. Безумную, сумасшедшую злость – она справилась бы с обозленным человеком. Но не с умирающим от боли. Уползти бы куда‑нибудь подальше, прямо по грязи, на брюхе.

– Господи, что со мной происходит? – проговорил он.

– Разве вы не видите, Эв? – сказала она, безнадежно пытаясь найти хоть какой‑нибудь проблеск света.