|
- Да как же он оставил меня? - Вы потеряли сознание, и он поручил мне позаботиться о вас. - А вы правду говорите, что он не подвергся опасности, что вышел отсюда цел и невредим? - Повторяю и подтверждаю, что он в полной безопасности, ему ничто не угрожает. Поймите же, Асканио! Неблагодарный! Я, герцогиня д'Этамп, бодрствую у его ложа, ухаживаю за ним с сестринской заботливостью, а он только и знает, что говорит о своем учителе! - О сударыня, простите меня и примите мою благодарность! - отвечал Асканио. - Давно бы так, - промолвила герцогиня, покачивая своей хорошенькой головкой и лукаво улыбаясь. И тут герцогиня д'Этамп стала говорить. Тон ее речей был задушевен, в самые простые слова она вкладывала сокровенный смысл, задавала вопросы с жадным любопытством и в то же время с каким-то уважением и вслушивалась в ответы так, будто от них зависела ее участь. Она стала кроткой, нежной и ласковой, как кошечка, предупредительной и чуткой; напоминая искусную актрису на сцене, она незаметно наводила Асканио на разговор, от которого он уклонялся, и приписывала ему те мысли, которые сама обдумала и высказала. Она, казалось, потеряла всю свою самоуверенность и внимала ему как пророку, обнаруживая весь свой просвещенный и пленительный ум, благодаря которому, как мы говорили, ее называли самой красивой из ученых женщин и самой ученой из красавиц. Словом, она превратила беседу в тончайшую лесть, в искуснейшее обольщение; и в конце концов, ибо юноша в третий или четвертый раз намеревался уйти, она сказала, удерживая его: - Асканио, вы рассказываете о своем прекрасном ювелирном ремесле так красноречиво, с таким жаром, что для меня это своего рода откровение. Отныне я буду находить глубокий смысл в том, что прежде мне представлялось всего лишь украшением. Значит, по-вашему, Бенвенуто мастер своего дела? - Сударыня, тут он превзошел самого божественного Микеланджело! - Я сердита на вас. По вашей милости я, пожалуй, не стану так гневаться на него за неучтивость. - О, не обращайте внимания на дерзость учителя, сударыня! Под его грубоватостью скрывается горячее и преданное сердце. Но Бенвенуто нетерпелив и необуздан - ему показалось, будто вы заставили его ждать, чтобы позабавиться, и это оскорбление... - Вернее, шутка, - сказала герцогиня тоном балованной девочки, смущенной своей шалостью. - Я, право, еще не была одета, когда явился ваш маэстро, и просто чуть-чуть замешкалась с туалетом. Это дурно, очень дурно! Видите, я исповедуюсь перед вами. Ведь я не знала, что вы пришли тоже! - добавила она с живостью. - Все это так, сударыня, но Челлини - а он, конечно, не очень проницателен, да его вдобавок ввели в заблуждение, я-то могу признаться вам, ведь вы так очаровательны и так добры, - итак, Челлини считает вас ужасно злой и жестокой, а в вашей ребяческой выходке он усмотрел оскорбление. - Неужели? - воскликнула герцогиня и даже не в силах была утаить язвительную усмешку. - О, простите его, сударыня! Поверьте, когда бы учитель узнал вас, он на коленях испросил бы у вас прощения за ошибку - ведь он так благороден и великодушен! - Да замолчите же! Вы, кажется, стараетесь заставить меня полюбить его? Повторяю, я питаю неприязнь к нему и для начала найду ему соперника. - Найти будет трудно, сударыня! - Нет, Асканио, ибо соперник этот - вы, его ученик. Позвольте же мне лишь косвенно воздавать должное великому гению, который ненавидит меня! Послушайте, ведь сам Челлини восхваляет вас за тонкое мастерство. |
