XXXIV

         «Что дал мне бог, того не уступлю;

         А что сказал я, то исполню свято.

         Пророк зрит мысль и слышит речь мою!

         Меня не тронут ни мольбы, ни злато!..

         Прощай… но если! если…» – «Я люблю,

         Люблю ее! – сказал Селим, объятый

         Тоской и злобой, – я просил, скорбел…

         Ты не хотел!.. так помни ж: не хотел!»

XXXV

         Его уста скривил холодный смех;

         Он продолжал: «Всё кончено отныне!

         Нет для меня ни дружбы, ни утех!..

         Благодарю тебя!.. ты, как об сыне,

         Об юности моей пекся: сказать не грех…

         По воле нежил ты цветок в пустыне,

         По воле оборвал его листы…

         Я буду помнить – помни только ты!..»

XXXVI

         Он отвернулся и исчез как тень.

         Стоял недвижим Акбулат смущенный,

         Мрачней, чем громом опаленный пень.

         Шумела буря. Ветром наклоненный

         Скрипел полуразрушенный плетень;

         Да иногда грозою заглушенный

         Из бедной сакли раздавался вдруг

         Беспечной, нежной, вольной песни звук!..

XXXVII

         Так, иногда, одна в степи чужой

         Залетная певица, птичка юга,

         Поет на ветке дикой и сухой,

         Когда вокруг шумит, бушует вьюга.

         И путник внемлет с тайною тоской,

         И думает: то верно голос друга!

         Его душа, живущая в раю,

         Сошла печаль приветствовать мою!..

XXXVIII

         Селим седлает верного коня,

         Гребенкой медной гриву разбирая;

         Кубанскою оправою звеня,

         Уздечка блещет; крепко обвивая

         Седло с конем, сцепились два ремня.