|
- А чего мне бояться? - ответил он, - если я заговоренный. Каждый вечер из хурды своей вытрясаю пули, а в меня - ну хоть бы одна! За стенами цитадели уже закипала, кроваво пенясь и взрываясь криками, битва за снятие осады, и Карабанов сказал: - Да, господин майор, честно говоря, не думал я выжить. - Вам что, - отозвался Николай Сергеевич, - вы молодой, вы долго жить будете. Да и забот у вас не прибавится. А вот мне... Артиллерист вздохнул и в паузе между выстрелами, разгоняя перед собой синие волокна дыма, закончил: - Как-то там дщери мои поживают без батьки? Наверное, писем для меня скопилось немало? Они ведь у меня, Андрей Елисеевич, хорошие, - выговорил он с удовольствием в голосе. - Душевные девицы... Блеснуло вспышкой огня, по плечам и по голове Карабанова забарабанило чем-то тяжелым. В грохоте и протяжном звоне оседала пыль. Майор Потресов схватил Карабанова за плечо и, сползая с картузных мешков, пригнул поручика к самой земле. - Потресов, да... пустите! - выкрикнул Андрей. В рассеянном дыму обозначился разбитый скелет лафета, вокруг лежали мертвые канониры, и Потресов все дальше и дальше сползал с картузов, не выпуская плеча поручика. - Господин майор... да встаньте же! И только сейчас Карабанов вдруг понял, что Потресов убит наповал осколком деревянной щепы, которая вонзилась ему в грудь, подобно острому кинжалу. Он выдернул щепу, приник к груди майора, чтобы уловить биение сердца, но это было бесполезно. Сердце старого солдата уже молчало. - Боже мой, - всхлипнул Карабанов, ощупывая себя, и такая страшная жалость к майору душила его, какой еще никогда не испытывал он в своей жизни ни к женщине, ни к ребенку, ни к самому себе... "Xорошие..." - вспомнил поручик, и если бы мог тогда разорвать себя на восемь кусков, то каждым бы куском таким навеки прирос к дочерям Потрссова, и они были бы, наверное, счастливейшими на свете... Вышел на двор, продолжая плакать. - Помогите вынести, - сказал Андрей солдатам. - Майора убило там... И канониров, кажется, тоже! Клюгенау ничего этого не слышал - его пионеры отваливали от ворот камни, откатывали прочь телеги. Штоквиц уже выстраивал людей на дворе с оружием и вещами, чтобы сразу же выходить из крепости. Битва неудержимо подкатывалась к самым стенам цитадели, и турецкое войско, теряя на бегу награбленное, спешило по Ва некой дороге. Старый гренадер Хренов тоже подошел к воротам, аккуратно поставил в козлы винтовку. Котомку свою проверил слегка на ощупь, махнул рукой. - Кажись, - сказал он, - казенного-то за мной ничего и не было вроде? Клюгенау посмотрел на старика из-под очков: - Небось, отец, первым выйти желаешь? Старый вояка вскинул котомку за спину: - Да по совести уж скажу: все бы оно и ничего, да под конец-то уже... надоело! Клюгенау поцеловал старика в обе щеки. - А ведь ты красивый, старик! - сказал ему прапорщик. - Я только сейчас заметил, какой ты красивый... Ворота Баязета с тяжким скрежетом открывались перед ними. Все закончилось для него выстрелом - тем, которым осыпался за ним в Петepбурге. Баязет был для нас как гордиев узел, и мы сумели разрубить его с мужестом. |
