|
- Да обождите вы со своим "вот-вот", - неожиданно обозлился Андрей. - Я, - может быть, - горячо продолжал он, - и хотел бы, как этот Дениска, напиться в субботу, в воскресенье проспаться, а прощаясь с родиной, заплакать при всех, томимый предчувствиями Но я даже не нагнулся, чтобы взять горсть родной земли, хотя мне и хотелось сделать это... - Турки! - вдруг выкрикнул Клюгенау. Человек десять турецких всадников крутились на лошадях посреди дороги. Над головами печально зыкнули первые пули. Развернув лошадей, офицеры стремительно помчались обратно. 3 Канонир 2-го орудия 4-го артвзвода 19-го полка Кавказской армии рядовой Кирюха Постный сидел на лафете и жевал горбушку (любил он, стервец, горбушки), когда кто-то столкнул его с удобного места прямо в пыль. И на лафет, по праву принадлежавший Кирюхе, взгромоздился старый и косматый, как леший, дед в белой солдатской рубахе с двумя "Георгиями" на груди, босой и без фуражки. - Ты ишо не граф, чтобы в карсте ездить! - заявил он Кирюхе. - Нет, скажем, того, чтобы самому сказать: "Кавалер Василии Степанович Хренов, извольте прокатиться..." У-у, серость! Подхватив из пыли краюху хлеба, Кирюха догнал свое орудие - Ты что пихаешься, дед? - обиделся он. - Я тебе не простой солдат: я канонир - меня для боя беречь надобно. Постный я... - Оно и видать, - огрызнулся дед, устраиваясь поудобнее, - что постный ты, а не масленый. Одначе хлебца-то отломи старику. Кирюха разломил горбушку пополам и вприпрыжку семенит рядом с лафетом: - Эй, дед, слезай. Неушто по уставу здесь твое место? - Брысь, безусый! - сказал дед, разевая на краюшку хлеб" нежно-розовый, как у котенка, редкозубый рот. - У тебя ноги молодые, - утешил он канонира, - ты далеко убежишь... До Стамбулу самого!.. Вскоре, чтобы переждать полуденный зной, Хвощинский разрешил привал. Денщики сгружали с верблюжьих горбов тюки с офицерским добром и кошмами. Из обоза приволокли за рога упрямого барана, торопливо секанули его по горлу. - Стой! - сказал Исмаил-хан и повелел денщику срезать камышовую трубку. Проделав эту дудку в надрез на животе барана, подполковник стал сильно дуть в нее. Баран от воздуха быстро толстел на глазах и наконец обратился в туго надутый бурдюк. Тогда Исмаил-хан хлопнул его кулаком по брюху - и шкурка легко отделилась от туши. - Чок-якши, очень хорошо, - сказал хан и, чулком содрав с барана шкуру, стал вырезать кинжалом "суки" из ляжек барана, жирные сочные "суки" денщики-татары тут же ловко низали на шампурные веретена, и вскоре офицеры ели добротный шашлык, запивая его бледным кахетинским из артельного тулука. - Очень вкусо, - похвалил Некрасов, вытирая руки о траву, - просто очаровательно! Никак не ожидал, что вы удивительный повар, хан! - Хан... - недовольно пробурчал подполковник. - Я был ханом, когда мой дед варил плов для гостей в таком котле, что R нем могли бы утонуть три ваших пьяных монаха. Мой отец умел жарить на вертеле целого быка, а в быке - теленок. А в теленке - баран. А в баране - барашек. А в барашке - гусь. А в гусе - куропатка. А в куропатке - яйцо... Перечисляя все это, подполковник поднимался с корточек все выше и выше, и, подчинявшись во весь свой гигантский рост, задрав руку, он закончил: - Вот тогда я чувствовал себя ханом!.. Некрасов пожал плечами. |
