– Это, конечно, в нарушение Закона Северных Штатов об авиации, но…

– Это неважно, – сказал Ричардс. – В некотором роде мне придется положиться на вас, мистер Холлоуэй. Я мало что смыслю в летном деле и уверен, что вы на этот счет проинструктированы. Но прошу вас не забывать, что люди, замышляющие разбомбить меня, все находятся на земле и вне опасности. Если вы обманете меня насчет чего-нибудь, и я об этом узнаю…

– Никто из экипажа не собирается вас обманывать, – сказал Холлоуэй. – Мы заинтересованы лишь посадить эту штуку так же успешно, как подняли в воздух.

– Ладно. Хорошо. – Он принялся размышлять. Амелия Вильямс безучастно сидела рядом с ним, сцепив руки на коленях.

– Тогда летим на запад, – коротко произнес он. – На высоте 600 метров. Только, пожалуйста, называйте те места…

– Места?

– Которые мы будем пролетать, – сказал Ричардс. – Я до этого только раз летал.

– А-а, – в голосе Холлоуэя послышалось облегчение.

Пол у них под ногами качнулся, а темная линия рассвета в окне сместилась вверх. Ричардс был заворожен этим зрелищем. Сейчас солнце пробивалось косыми лучами сквозь толстое стекло, отбрасывая на иллюминатор загадочные, ускользающие отблески. Мы гонимся за солнцем, подумал он. Ну не удивительно ли это? Было шесть тридцать пять.

В панели сиденья на уровне глаз был вмонтирован экран Фри-Ви. Металлическая карточка внизу напоминала зрителям, что на каналы можно настроиться только при определенном уровне скорости. Панель ручной настройки канала была к услугам изголодавшихся зрителей.

Внизу и вправо от Фри-Ви находились канцелярские принадлежности с эмблемой авиации и шариковая ручка «Дженерал Атомикс» на цепочке. Ричардс вырвал листок из блокнота и неуклюже написал, прижимая листок к коленке: «Ставлю 99 против 100, что тебя чем-то начинили: микрофон в туфле или в волосах, а может, передатчик в твоей слюне. Маккоун нас подслушивает и, держу пари, ждет, когда ты снимешь вторую туфлю. Через минуту закати истерику и умоляй меня не дергать за кольцо. Я попробую повысить наши шансы на победу. Идет?»

Она кивнула, Ричардс помедлил, а потом написал: «Почему ты меня выгораживала?» Она вырвала ручку из его рук, с минуту ее рука застыла над его коленом,, где лежала бумага, а потом написала: «Не знаю. Ты заставил меня почувствовать себя убийцей. Твоей женой. И ты выглядел таким… – ручка остановилась, покачнулась и вывела: жалким».

Ричардс приподнял брови и усмехнулся – это выглядело обидным. Он предложил ей ручку, но она помотала головой. Он написал: «Приступай минут через пять».

Она кивнула, Ричардс смял бумагу и запихал ее я пепельницу, вмонтированную в ручку кресла. Он поджег бумагу. Она вспыхнула и ярко и мгновенно сгорела, отразившись крошечным отблеском в иллюминаторе. Затем листок рассыпался в пепел, который Ричардс тщательно растолок.

Через пять минут Амелия Вильямс начала стонать. Это звучало столь неподдельно, что Ричардс поначалу даже оторопел. Потом до него дошло, что она действительно не притворялась.

– Пожалуйста, не надо, – говорила она. – Пожалуйста, не заставляйте меня просить. Я ведь ничего тебе не сделала. Я хочу домой, к мужу. У нас есть дочь. Ей шесть лет. Она не знает, где ее мама.

Ричардс почувствовал, что брови его поползли вверх и дважды непроизвольно дернулись в тике. Он вовсе не хотел, чтобы она так хорошо притворялась. Это было слишком хорошо.

– Он идиот, – сказал он ей, стараясь не изображать речь для незримых слушателей, – но я не думаю, что он настолько идиот.