– Ну хорошо, пусть так. И все‑таки, в чем причина? Затеять такое, чтобы расстаться с супругом – для этого, видимо, имелись какие‑то чрезвычайно серьезные основания?

– Поймите, несходство характеров и ничего более. Никакой иной причины не было.

– То… то есть, – Тодороку даже весь покраснел, – просто из‑за несходства характеров вы пошли на такую аферу?

– Простите, господин старший инспектор, – заговорил Киндаити. – Причина, повод – может, об этом позже? Давайте сначала узнаем, как это конкретно происходило.

Тодороку заметил выражение глаз Киндаити и сухо обратился к господину Хитоцуянаги:

– Пожалуй, да. Рассказывайте.

Тот бодро заговорил:

– Мы долго говорили с ней, обсуждали и, наконец, оба согласились, что так будет лучше. Правда, я ее сразу предупредил, что в этом отвратительном деле не помощник. Но она сообщила, что вовсе на это и не рассчитывает. Сказала, что и не намеревалась обращаться ко мне за помощью, что мне просто надо закрыть на все глаза и дать ей возможность провернуть дело самой. Прежде всего, она принялась прятать свое состояние. У нее был капитал, на который она могла благополучно существовать и без моей поддержки. Получила она его от родителей, а то, что к тому времени из ее близких родственников уже никого не осталось, было ей только на руку. Чтобы спрятать капитал, ушло около полугода. Как она это сделала, я не спрашивал, а она сама не рассказывала, так что подробностей не знаю. Наконец, все было готово, и она велела мне уехать куда‑нибудь по делам – ну хотя бы в Токио, чтобы на меня не пало подозрение. Я уехал 23 июля 1957 года, а через пару дней Ёко все осуществила.

Удивительно складное повествование. При наличии подозрений оно оставляло достаточно места для вопросов. Тем не менее, внимательные слушатели не могли не почувствовать его правдивость.

Из показаний Дзюнко и Киёми было известно, что мадам из «Одуванчика» производила впечатление женщины чем‑то неприятной, зловещей: при всем ее внешнем спокойствии никогда нельзя было знать, что она вдруг выкинет. Это подтверждалось также и свидетельствами Итами Дайскэ. Образ женщины, о которой говорил Хитоцуянаги, оставлял точно такое же ощущение.

– Двадцать пятого поздно вечером мне в гостиницу позвонили из Кобэ. Вот и все – эта мысль не давала мне уснуть в ту ночь. Но на следующий день я вернулся в Кобэ уже совершенно спокойным. Видимо, мне удалось как‑то подготовить себя к этому. Я должен был сыграть роль страдальца‑мужа, потерявшего жену в результате несчастного случая. У меня это получилось вполне прилично. Какие‑то подозрения на мой счет полиция все‑таки имела, но алиби у меня было твердое, да и никаких дурных слухов на наш счет не ходило. Странно слышать это из моих уст, но у меня как у мужчины всегда была достойная репутация. Наши с Ёко супружеские отношения всегда были безупречны…

Кстати, в отчете, представленном журналистом Уцуги Синсаку, отмечалось, что господин Хитоцуянаги христианин.

– Дела шли отлично. Все оказалось даже проще, чем я ожидал. Я вновь и вновь восхищался находчивостью Ёко. Все кругом сразу поверили в ее смерть. Да нет, больше того – я сам на какое‑то время решил, что план Ёко в чем‑то не удался и она действительно погибла. Но примерно через месяц узнал, что часть ее припрятанного капитала куда‑то ушла, и понял, что она жива…

– Одну минуточку, – остановил его Тодороку. – Вы сказали, что из родных у вашей жены почти никого не осталось, но наверняка достаточно многие знали, что у нее есть свой капитал?

– Да.