|
Липутин или слаб, или нетерпелив, или вреден, или... завидует. Последнее словцо меня поразило. - Впрочем, вы столько категорий наставили, не мудрено, что под которую-нибудь и подойдет. - Или ко всем вместе. - Да, и это правда. Липутин - это хаос! Правда, он врал давеча, что вы хотите какое-то сочинение писать? - Почему же врал? - нахмурился он опять уставившись в землю. Я извинился и стал уверять, что не выпытываю. Он покраснел. - Он правду говорил; я пишу. Только это все равно. С минуту помолчали; он вдруг улыбнулся давешнею детскою улыбкой. - Он это про головы сам выдумал из книги и сам сначала мне говорил, и понимает худо, а я только ищу причины, почему люди не смеют убить себя; вот и всЈ. И это всЈ равно. - Как не смеют? Разве мало самоубийств? - Очень мало. - Неужели вы так находите? Он не ответил, встал и в задумчивости начал ходить взад и вперед. - Что же удерживает людей, по-вашему, от самоубийства? - спросил я. Он рассеянно посмотрел, как бы припоминая, об чем мы говорили. - Я... я еще мало знаю... два предрассудка удерживают, две вещи; только две; одна очень маленькая, другая очень большая. Но и маленькая тоже очень большая. - Какая же маленькая-то? - Боль. - Боль? Неужто это так важно... в этом случае? - Самое первое. Есть два рода: те которые убивают себя или с большой грусти, или со злости, или сумасшедшие, или там всЈ равно... те вдруг. Те мало о боли думают, а вдруг. А которые с рассудка - те много думают. - Да разве есть такие, что с рассудка? - Очень много. Если б предрассудка не было, было бы больше; очень много; все. - Ну уж и все? Он промолчал. - Да разве нет способов умирать без боли? - Представьте, - остановился он предо мною, - представьте камень такой величины, как с большой дом; он висит, а вы под ним; если он упадет на вас, на голову - будет вам больно? - Камень с дом? Конечно, страшно. - Я не про страх; будет больно? - Камень с гору, миллион пудов? Разумеется, ничего не больно. - А станьте вправду, и пока висит, вы будете очень бояться, что больно. Всякий первый ученый, первый доктор, все, все будут очень бояться. Всякий будет знать, что не больно, и всякий будет очень бояться, что больно. - Ну, а вторая причина, большая-то? - Тот свет. - То-есть наказание? - Это всЈ равно. Тот свет; один тот свет. - Разве нет таких атеистов, что совсем не верят в тот свет? Опять он промолчал. - Вы, может быть, по себе судите? - Всякий не может судить как по себе, - проговорил он покраснев. - Вся свобода будет тогда, когда будет всЈ равно жить или не жить. Вот всему цель. |
