– Может статься, полюбит и Тадаеи, – практично заявил Так. – Он так привязан к Той о.

Хироко вскоре должен был исполниться двадцать один год, у нее был ребенок. Во многих отношениях для нее было бы лучше выйти замуж, к тому же такой брак ни у кого не вызвал бы возражений. Рэйко даже встретилась с матерью Тадаси, и та упомянула, как нравится ей Хироко.

Проходя через комнату, Салли услышала, о чем говорят родители, и выбежала, изо всех сил хлопнув дверью.

– Что это с ней? – удивленно и встревоженно спросил Такео. Он надеялся, что больше Салли не встречается с Хиро, – ее манеры день ото дня становились все хуже. Но потом Такео вспомнил: еще неделю назад Хиро увезли из лагеря, а Салли узнала, что у него была близкая подруга.

Всю неделю Салли пребывала в дурном настроении, казалось, вознамерившись всерьез отомстить Хироко.

– Ее самая большая беда – шестнадцатилетний возраст, – ответила Рэйко Такео. Салли вскоре должно было исполниться семнадцать, заключение на озере Тьюл ее не радовало. Несмотря на все попытки сделать жизнь в лагере более‑менее сносной, его обитатели терпели постоянные лишения. Подросткам недоставало развлечений, доступных их бельм ровесникам, к которым привыкли и они сами, и их родители, старшие братья и сестры. Салли лишилась возможности носить нарядную одежду, посещать стадионы и кинотеатры, даже учиться в обычной школе. Она не могла покинуть пределы лагеря. Подобно остальным, она оказалась заключенной, должна была все время мерзнуть, носить безобразные свитера, жить за колючей проволокой, остерегаться болезней – поскольку лекарств не хватало на всех. Кроме того, ее постоянно мучил голод.

– На следующее лето мы отправим ее куда‑нибудь, – сострил Так впервые за несколько месяцев. Праздники привели его в хорошее настроение, он даже сводил Рэйко на танцы в канун Нового года, и оба сошлись во мнении, что оркестр играл восхитительно.

Ночью Хироко предстояло дежурство – сестры распределились так, чтобы у каждой из них была возможность встретить праздник. Тадаси согласился работать вместе с Хироко.

Около полуночи обоим пришлось хлопотать над больным ребенком – у бедняжки открылась сильная рвота. Тадаси улыбнулся поверх головы пациента и одними губами прошептал:

– С Новым годом!

Потом, когда ребенок заснул и все было убрано, оба со смехом вспомнили, как встретили Новый год.

– Это стоит запомнить, – смеялся Тадаси. – Когда наши дети станут спрашивать, как мы провели вместе свой первый Новый год, можно рассказать им эту историю.

Эти слова встревожили Хироко. Пациенты спали, в лазарете было тихо, а Хироко и Тадаси сидели за столом, попивая наскоро приготовленный кофе.

– Не надо так говорить, Тадаси.

– Почему бы и нет? – На этот раз он заметно осмелел: чаще всего он опасался заводить разговор на деликатные темы, но сейчас решил воспользоваться шансом. – Нам всем недостает надежды, чтобы по‑прежнему цепляться за жизнь. Ты моя надежда, Хироко. – Это было самое откровенное признание из его уст, и что бы ни ответила Хироко, Тадаси не жалел о своем поступке.

– Мне бы не хотелось подавать вам надежду, – не менее откровенно ответила Хироко. – Вы замечательный друг, Тадаси, но я не могу обещать вам что‑либо, кроме дружбы. Это придется сделать кому‑нибудь другому.

– Неужели ты до сих пор любишь его? – Оба поняли, о ком он говорит.

– Да, люблю, – тихо отозвалась Хироко, молясь, чтобы Питер был еще жив. Последнее письмо от него пришло шесть недель назад.

– А если что‑нибудь изменится, когда он вернется?

Если он станет другим или сочтет, что ты изменилась? Такое бывает, особенно в нашем возрасте.