– Спасибо вам, Питер‑сан.

Она медленно вернулась к себе в комнату и в эту ночь спала одна. Соседки не пожелали вернуться. Никто не обменялся с ней ни словом. Хироко долго сидела на постели, думая о Питере. А на следующее утро они узнали ответы на все вопросы.

В половине десятого по времени Сан‑Франциско президент Рузвельт обратился к конгрессу Выступление заняло шесть минут, в нем президент предлагал объявить войну Японии. Он заявил, что японцы предпочли не только «игнорировать переговоры с их правительством и императором страны, направленные на поддержание мира в Тихом океане, но и намеренно спланировали атаку и разбомбили не только наши военные базы на Гавайских островах, но и Малайю, Филиппины, атолл Уэйк, Гуам, Мидуэй и Гонконг». Атака в Тихом океане совершилась бурно и стремительно. В сущности, война была уже объявлена днем раньше, и теперь Рузвельт лишь хотел, чтобы конгресс подтвердил это. За исключением одного воздержавшегося, конгресс проголосовал единогласно, и к часу дня все документы были подписаны. В ответ к концу дня Япония объявила войну и США, и Великобритании. Америка наконец вступила в войну.

Но прежде чем были разорваны все официальные связи, японский консул из Сан‑Франциско передал Таку телеграмму от Масао. Отец хотел, чтобы Хироко пробыла в Сан‑Франциско как можно дольше, если это возможно, – особенно теперь, когда Америка и Япония объявили друг другу войну. Масао чувствовал себя спокойнее, зная, что Хироко находится в Америке, и просил Така позаботиться о ней.

Кроме того, в телеграмме было сказано, что Юдзи поступил в военно‑воздушные силы и что вся семья желает родственникам всего самого лучшего.

Для США этот день был не только «днем позора», как сказал Рузвельт, но и днем хаоса. Принадлежащие японцам банки, предприятия и газеты были конфискованы, как и рыболовные суда, даже самые мелкие предприятия потребовали закрыть. Было арестовано немало немцев и итальянцев, но больше всего пострадали японцы. Границы закрыли, транспорт прекратил движение, и Хироко так или иначе никуда не могла уехать. По всему Западному побережью была объявлена тревога, а в шесть сорок вечера сирена возвестила о воздушном налете. Все началось с того, что поступило донесение о приближении вражеских самолетов. Люди рассыпались в панике, женщины плакали, подвалы спешно переоборудовались в бомбоубежища, атака все не начиналась, и наконец сирены перестали выть. Все радиостанции прекратили передачу, и, несмотря на предосторожности, принятые в городах, впоследствии все поняли, что остров‑тюрьма Алькатрас остался ярко освещенным, словно маяк.

Поздно вечером вновь взвыли сирены, а радиостанции опять отключились. Кроме всеобщей паники, и на этот раз ничего не произошло.

Третий сигнал тревоги был подан в половине второго ночи, и все опять бросились в убежища – в халатах и ночных рубашках, неся на руках детей, увлекая следом домашних животных.

В два часа тревогу отменили, а в три поступило донесение о двух приближающихся эскадрильях противника. Опять‑таки эти самолеты никто не увидел и не услышал, хотя на следующий день генерал‑лейтенант Джон Девитт настаивал, что они появились с авианосца, но никаких признаков этого судна так и не было обнаружено. Авианосец словно сквозь землю провалился, самолеты‑призраки никто не видел, но многие слышали, и на следующий день заголовки газет пестрели сообщениями об угрозах вражеских атак и воображаемых налетах. К девятому декабря весь город изнемогал от усталости.

Следующей ночью страну вновь охватила суматоха – на этот раз не только Сан‑Франциско, но и Нью‑Йорк, и Бостон. Люди повсюду были перепуганы, угрозы японцев произвели ошеломляющее действие. Никто не мог выдержать постоянное напряжение от повторяющихся сигналов тревоги и сообщений о налетах – в особенности на Западном побережье, где генерал Девитт сумел запугать всех жителей до единого.