Единственным следствием многочисленных тревог была паника.

На этот раз Такео сам приехал за Хироко, и она испытала невыразимое облегчение, увидев дядю и тетю Рэй. Неделя прошла для нее в непрекращающихся муках, никто из соседок не попрощался с ней и не пожелал счастливого Рождества.

Усевшись в машину с родственниками, Хироко расплакалась не могла сдержать радости при виде их.

– Это было ужасно, – произнесла она по‑японски.

Каждый раз, заговаривая теперь с ними, она забывала про английский. Обычно дядя и тетя не обращали на это внимания, но на этот раз Рэйко резко заявила, что Хиреко должна говорить только по‑английски.

– Но почему? – изумилась Хироко. Она знала, что тетя понимает ее, а английский теперь давался ей с особенным трудом.

– Так надо, Хироко, как бы трудно тебе ни было. Мы вступили в войну с Японией, – печально, но твердо объяснила тетя. – Тебя могут принять за шпионку.

– Пожалуй, это уж слишком, – улыбнулся ей дядя Так, считая, что на этот раз жена зашла чересчур далеко. Однако согласился, что говорить по‑японски теперь было бы нетактично. – Думаю, Хироко, тебе следует прислушаться к совету тети Люди кругом напуганы И вправду, сообщения в газетах становились все истеричнее и чудовищнее – об угрозе «япошек», их самолетах и бомбах. Командир западного оборонного округа генерал Девитт нагнетал истерию в прессе.

К субботе Италия, Германия и Япония, как и Румыния и Болгария, объявили войну против союзников. Хироко чувствовала себя так, словно ее лично бомбили всю неделю, она была совершенно измождена. Весь день она проспала, проснувшись лишь затем, чтобы помочь Рэйко приготовить ужин. Тами беспокоилась за нее, но мать велела оставить Хироко в покое. Она надеялась, что воздушного налета не случится.

Только в воскресенье Хироко увиделась с Питером. Он пришел проведать Така, но знал, что Хироко дома, и сгорал от желания увидеть ее. Она медленно спустилась в гостиную в темно‑сером кимоно и с серьезным выражением на лице, – она показалась Питеру измученной, грустной и повзрослевшей. Хироко поклонилась ему, как делала всегда, но на этот раз дядя решительно взял ее за плечо.

– Хироко, больше этого не делай. Сейчас лучше не привлекать к себе внимания – даже здесь. Будет лучше, если ты перестанешь кланяться.

Эти слова потрясли Хироко. Менялось все вокруг. Дядя оставил Хироко и Питера наедине и, удаляясь, слабо улыбнулся своему ассистенту.

– С тобой все хорошо? – осторожно спросил Питер. Он опасался расспрашивать о ней Така слишком часто, извелся от беспокойства за неделю и вот теперь не мог оторвать глаз от Хироко. Она выглядела усталой, слегка осунулась и явно похудела, став еще более хрупкой.

– Прекрасно, Питер‑сан, – ответила она, вновь желая поклониться, но вовремя вспомнила слова дяди.

– Так прав, – мягко произнес Питер. – Один из моих друзей‑сансей рассказал мне, что еще ночью в понедельник его бабушка сожгла маленький флаг Японии – боялась, что это навлечет беду на нею семью.

– Как глупо, – пробормотала Хироко, в эту минуту напоминая самой себе отца.

– А может, и нет. Во время войны люди теряют рассудок.

Ты вернешься? – встревоженно спросил он. – Я имею в виду, в колледж. – Питер уже знал от Така, что отец Хироко пожелал оставить ее в Калифорнии, даже если она сможет вернуться в Японию, что было маловероятно. – Что тебе сказали?

– Мне сказали, я могу вернуться в колледж. Декан сожалел, что студентки отнеслись ко мне враждебно.

Питер был удивлен и предположил, что Хироко призналась во всем декану, но она объяснила, что декану обо всем рассказали другие.