«Не давайте им время для раздумий, — говорил нам Джеймс Бёрбедж. — Тащите их за нос, иначе они начнут бросаться всякой гадостью!»

Я спустился с галереи и вернулся в артистическую. Вводная сцена шла достаточно хорошо, но публика начала ёрзать, когда Гермия с Лизандром готовились убежать, а Елена, которая любила Деметрия, поклялась их выдать. Сцена была длинной, и я слышал из артистической, как публика стала покашливать, а это всегда признак, что она теряет внимание. Я внимательно слушал Александра Кука, играющего Елену, и услышал строчки, подсказавшие мне, что сцена близка к окончанию.

Я пошёл к правому выходу. Стоящий там Уилл Кемп кивнул. Мы играли мастеровых, неотёсанных ремесленников, устраивавших спектакль для герцога и его невесты. Мы впятером вошли на правую часть сцены, а Питер Пигва — слева. 

— Сейчас разбудим мерзавцев, — тихо сказал нам Кемп. — Наслаждайтесь!

За занавесом меня охватил страх. Страх в панике позабыть слова.

«Если тебе не страшно, — однажды сказал Ричард Бёрбедж, — ты не актёр». 

Я был напуган и желал оказаться где угодно, только не в этом зале перед ужасной публикой.

Елена закончила свой монолог и поклялась завоевать любовь Деметрия. Она осталась в дальнем конце сцены, и Уилл Кемп, чувствуя, что публику нужно расшевелить, откинул занавес и выпрыгнул на сцену. Том с Перси опустили с галереи новый занавес, чтобы скрыть нарисованные колонны. Когда упал новый занавес из простой коричневой ткани, свечи снова моргнули. Простой коричневый занавес давал понять, что мы в закрытом помещении, но не во дворце. Мы вышли перед ним в наших простых костюмах. Я чувствовал, что Кемп хочет ошеломить публику, разбудить и заставить смеяться, но изменил настроение в большом зале мой брат.

Он вышел неторопливо, с озадаченным выражением лица. Он не обращал на нас внимания, а всматривался в зал, озирался с ошеломлённым видом и держал паузу так долго, что служивший на время болезни Исайи суфлёром Джеймс Бёрбедж прошептал его начальную реплику. Брат не обратил внимания на шёпот. Он по-прежнему смотрел на удивлённую публику, потом с вытаращенными глазами уставился прямо на королеву и, наконец, произнёс первую реплику, но не нам, а залу, и произнёс её тоном чистого замешательства:

— Вся ли наша компания в сборе?

Публика засмеялась. Это был не вежливый смех, а взрыв радости, почти облегчения. Публика опасаясь, что придётся два часа мучиться, но поняла, что получит удовольствие. Мы больше не нуждались в присутствии королевы, чтобы удерживать внимание зрителей. Мы их увлекли.

Сцену мы покинули с ликованием. Пусть пьеса разворачивалась неспешно, но мастеровые разогрели зрителей. Мы подпитывались от их удовольствия, появились энергия, никогда не появлявшаяся на репетициях. В притворном ужасе я провопил реплику, так возмутившую меня, когда я прочитал её впервые: «Нет, честью прошу, не заставляйте меня играть женщину!»

Я не собирался визжать, это произошло само, и публика засмеялась. Зрители так хохотали, что Уиллу Кемпу пришлось прерваться, когда он изображал львиный рёв.

Питер Пигва только что дал роль льва Миляге, а её хотел получить и Ник Основа. «Давайте я вам и Льва сыграю! Я так буду рычать, что у вас сердце радоваться будет!» И, конечно же, он рычал, неистово рычал на публику, которая вознаградила его смехом, поэтому Кемпу, естественно, пришлось придумать реплики, чтобы ещё порычать. Мой брат прервал его, возвращая к пьесе, но этого никто не заметил. Мы нравились зрителям и улыбались, покидая сцену и пообещав снова встретиться и порепетировать пьесу в лесу недалеко от Афин.

Заиграла музыка, и я схватил ножницы. Зажгли свечи Том и Перси, но сейчас они остались на галерее, и мы, двое мастеровых, взяли на себя правую сторону сцены, а двое других — левую, где подрезали фитили, удаляя лишнее, чтобы пламя горело ярче.