Зал, который посмеивался над сценой, где мы репетировали «Пирама и Фисбу», взревел от хохота, стоило вернуться Уиллу.

Находившиеся на сцене в ужасе убежали от Ника Основы, не узнав его с новой чудовищной головой, а тот расхаживал взад-вперёд перед беседкой, где спит Титания. Ник Основа что-то напевает.

И Титания просыпается.

Она садится, потягивается, зевает, слышит пение Ника Основы, видит его и застывает.

Она не сводит с него взгляда. 

Публика, зная, что грядёт, рассмеялась в предвкушении. Нервные смешки, но в них можно было уловить предстоящий взрыв хохота. Как тугая тетива возле уха, дрожащую от напряжения, пока её не отпустят.

Ник Основа всё ещё поёт. Потом Титания, очарованно глядя на неуклюжего крестьянина с головой осла, говорит:

— О, что за ангел пробудил меня среди цветов?

И в огромном зале раздался взрыв хохота.

Королева, обычно столь осторожная, когда дело касается её достоинства, смеялась вместе с остальными. Невеста стиснула ладони, её взгляд был прикован к сцене и полон восхищения.

Уилл Кемп чувствовал себя как в раю.

Однажды, за пару лет до того, как мы исполнили «Сон в летнюю ночь», когда брат ещё был со мной учтив, мы вшестером отправились в таверну «Дельфин» после первого представления «Ричарда II». Спектакль прошёл хорошо, и брат пребывал в хорошем расположении духа. С ним рядом сидела милая рыжая Нелл, держа его за руку. Он заказал устриц и эля, но почти ни с кем не разговаривал, кроме зрителей, которые подходили к нашему столу и поздравляли его. Брат был с ними учтив, но не хотел, чтобы они задерживались. Он был счастлив.

Разговор становился всё громче, актёры заново переживали некоторые эпизоды на сцене. Августин Филипс, игравший Ричарда, хихикал, потому что чуть не забыл некоторые реплики.

— Я был в панике!

— Никто не заметил, — ответил кто-то.

— Какие реплики? — спросил мой брат.

— Часы растратив, стал я сам часами, — продекламировал Августин.

И мой брат, обычно такой сдержанный, вдохновился строками. Он спросил, видели ли мы часы его милости в Сомерсет-Хаусе, но никто из нас не видел. Он описал их, изумительное изобретение из дисков и колёс, винтиков и цепей, ведущих стрелку вокруг диска с нарисованными цифрами. Как он объяснил, чтобы часы работали, нужно потянуть гирю вверх, а потом она медленно опустится, оживив сложный механизм за циферблатом.

— Пьеса похожа на часы, — сказал он.

— Как бы не так, Уилл! — засмеялся Уилл Кемп.

— Именно так! — возразил мой брат, правой рукой поглаживая Нелл по голове.

— И чем же, мой слабоумный поэт, пьеса похожа на часы? — спросил Уилл Кемп.

— Первый акт спектакля мы поднимаем гирю вверх, — сказал брат. — Подготавливаем почву, устраиваем неразбериху, запутываем жизни героев, создаём предательство или вражду, а затем отпускаем гирю, и все распутывается. Стрелка движется по циферблату. Это, друг мой, и есть спектакль. Плавное движение стрелки часов, распутывание.

И Уилл Кемп, обычно такой насмешливый, кивнул и поднял кружку с элем.

— Тогда за распутывание.

К тому времени, как мы подрезали фитили свечей в третий и последний раз, мы распутали пьесу. Развернулась захватывающая борьба между Гермией и Еленой, заставлявшая публику смеяться, обнажили мечи, потому что народу нравились фехтовальные сцены, но после борьбы и гнева путаница между любовниками разрешилась, и к тому времени, когда мы подрезали фитили в последний раз, Гермия любила Лизандра, Лизандр любил Гермию, Елена любила Деметрия, а Деметрий любил Елену.