Пирам и Фисба встречались тайно, потому что их семьи враждуют и потому не одобряют их чувства. История исходит от латинского поэта Овидия, мы изучали его в школе, и у Овидия это трагедия. Обречённые любовники встречаются у стены и разговаривают друг с другом через трещину в кладке. Ричард Коули так распростёр руки, что разрисованная камнями мантия создавала препятствие, в котором Пирам проделал дыру деревянным мечом. Он видит Фисбу сквозь появившуюся щель. Уилл Кемп наклоняется, к восхищению публики оттопыривая огромный зад.

— Услышу ль Фисбы я прекрасный лик? О Фисба!

— Ты ли к щёлке там приник? Я думаю... — в отчаянии прокричал я и наклонился к стене.

— Целуй сквозь щель: уста твои так сладки! — умоляет Пирам.

Я вытянул губы трубочкой и ткнул ими в раскрашенную ткань, а Уилл сделал то же самое с другой стороны. Поцелуй длился несколько мгновений, давая публике насмеяться, а потом я отскочил, притворяясь, что выплёвываю известь.

— Целую не уста — дыру в стене! — завопил я.

— К гробнице Ниньевой придёшь ко мне? — спросил Пирам.

— Хоть умереть, приду я без оглядки! — сказал я и мелкими шажками убежал со сцены, а Уилл появился с противоположной стороны.

История достаточно известная. Как Фисба встречает льва по пути к гробнице Нина , но убегает от страшного зверя, лишь её мантия падает на землю, а Пирам находит запачканную кровью льва мантию, решает, что его возлюбленная погибла, и кончает с жизнью. Это была любимая сцена Уилла Кемпа, смерть, которую он мог преувеличить, и он ударил себя, точнее, несколько раз ткнул деревянным мечом под мышку, зашатался, потом воспрял и снова зашатался и, наконец, рухнул на авансцене и подарил зрителям полный отчаянья взгляд.

— Несчастный, умирай! Ай-ай-ай...

На его лице отразилась паника. Это был уже не Пирам, а испуганный актёр, забывший реплику. Он застыл в деревянной позе, и наступила неловкая пауза, а потом мой брат, притворяясь, что Питер Пигва еще и суфлёр, прошептал забытое слово:

— ...ай!

— Ай! — выкрикнул Уилл.

Ничто не сравнится со смехом зрителей, которым нравится спектакль. Некоторые в зале буквально умирали от смеха. Королева не сводила с нас глаз, а невеста, похоже, расплакалась от смеха. Мы отлично отметили её свадьбу.

Я умер следующим, лишив себя жизни над телом Пирама, и выдернул из груди шарф из красного шелка, обозначавший кровь. Парик свалился, что только добавило веселья, пока я, замешкавшись, натягивал его обратно. Я умер. Потом другие мастеровые утащили наши тела со сцены, феи вернулись и стали танцевать под звуки сладкой мелодии, а Оберон всех благословил. Улыбающаяся публика успокоилась, и Пак попрощался со зрителями в заключительном монологе:

Вся труппа выстроилась на сцене, мы купались в удовольствии публики. Мы перенесли её величество и придворных из зимнего Лондона в волшебный лес в Афинах. Они хлопали стоя, а мы кланялись.

Я редко бывал счастливее. Мы ещё раз поклонились. Настоящая труппа.

И сыграли сладчайшую пьесу. 

Эпилог

Я умер, когда колокола церкви Святого Леонарда прозвонили третий час пополудни.

Мы вернулись в «Театр». Стоял прекрасный весенний день с ясным небом и легкими облачками, двор полнился людьми, как и галёрка. Со сцены виднелись только лица, две тысячи лиц. И все пристально смотрели на нас. Мы рассказывали эту историю лишь во второй раз, но по городу уже распространился слух, что её стоит послушать. И поэтому народ тёк через Финсбери-филдс, слишком много людей, и некоторых не пустили, пообещав, что мы сыграем пьесу завтра и послезавтра. Кое-кто хотел узнать, когда мы снова сыграем «Сон в летнюю ночь» — пьесу, благодаря которой «Театр» снова и снова заполнялся.