Я был в чёрных чулках, чёрных ботинках, чёрных штанах и дублете, сшитом из мягчайшей испанской чёрной кожи с полосатыми вставками из тёмно-синего бархата, спасенном от ножа Рыбоеда прошлой зимой. Мою белую рубашку украшали оборки из французского кружева, вместо брыжей я надел ниспадающий воротник, мои короткие волосы закрывала красивая синяя шляпа с двумя чёрными перьями, которую я отобрал у де Валля и теперь старался надевать всякий раз, когда выходил на сцену. Перья стали моим талисманом, моей волшебной защитой от дьяволов театра, из-за которых забываешь свою роль. Я отрастил короткую аккуратно подстриженную бородку и играл роль Меркуцио, ближайшего друга Ромео.

Как и пообещал брат, это оказалась настоящая роль, даже замечательная. Ричард Бёрбедж играл Ромео, и на репетициях мы с ним сблизились. Он даже взял меня в «Дельфин» и купил эля, рассказывал истории про своего отца, а потом неожиданно заговорил о моём брате.

— Таких как он больше не сыщешь.

— И таких как ты, — отозвался я, и это было правдой. Из всех наших актёров Ричард был самым талантливым, его единственным конкурентом был Нед Аллен, игравший в труппе лорда-адмирала в театре «Роза».

— Да, но мы ничто без слов, — сказал Бёрбедж, — пустое место. Народ приходит послушать пьесу, и если бы не было слов, не было бы и публики.

Слова! Я начал тщательнее прислушиваться к словам брата, и хотя неохотно, начал понимать их волшебство.

— Я видел нынче сон, — сказал мне Ромео.

— И я видал.

— Что снилось вам?

— Что часто лгут сновидцы.

— В постели спящему и правда снится.

Ромео и Джульетта, несчастные любовники, фатально продвигались к своему концу и, как Пирам и Фисба, умрут из-за недопонимания. Как Пирам и Фисба, они происходили из враждующих семей. Ромео, влюбившись в тринадцатилетнюю Джульетту, полюбил дочь врага, а Джульетта, полюбив Ромео, бросила вызов своей семье. Они оба должны умереть, но Меркуцио умирает первым.

Я умер в драке. Я сражался на рапирах с Тибальтом, которого играл Генри Конделл. Тибальт пытается вызвать на бой Ромео лишь из-за того, что тот из рода Монтекки, а Тибальт — сторонник семьи Капулетти. Ромео не будет сражаться, потому что любит Джульетту Капулетти, но Меркуцио, спровоцированный Тибальтом, платит кровью.

Генри Конделл был умелым фехтовальщиком, и наша драка, даже на длинных рапирах, была захватывающей. Мы перемещались с одной стороны сцены на другую, клинки мерцали, как языки змей, скрещивались, скользили, расходились. Мы отрепетировали каждое движение, но всё равно Конделл был проворен как гадюка. Публика наблюдала за поединком затаив дыхание. Зрителям нравится фехтование. Многие зрители были фехтовальщиками, разбирались в этом, и всё должно выглядеть по-настоящему. Сражение закончилось, когда я обманным маневром отбросил Генри назад, делая финты и выпады, отбивая его встречные выпады, и двигаясь быстрее его, но тут Ромео, зная, что уличные поединки запрещены, попытался прекратить сражение, встав передо мной, и тем самым помешал мне атаковать. А потом Генри-Тибальт делает выпад под протянутой рукой Ромео и пронзает мне грудь.

Колокол церкви Святого Леонарда пробил третий час пополудни.

— Я ранен! — прокричал я. — Чума на оба ваши дома!

Я покачнулся, левой рукой схватившись за рану, нажал на свиной мочевой пузырь и выдавил овечью кровь. Театр затих, слышно было только шарканье моих ботинок по сцене.

— Друг, ободрись, — сказал мне Ромео. — Ведь рана не опасна!

— Да, она не так глубока, как колодезь, и не так широка, как церковные ворота. Но и этого хватит: она своё дело сделает. Приходи завтра, и ты найдёшь меня спокойным человеком. Из этого мира я получил отставку, ручаюсь. Чума на оба ваши дома! Чёрт возьми! Собака, крыса, мышь, кошка исцарапала человека насмерть! Хвастун, мерзавец, негодяй, который дерётся по правилам арифметики! Какого дьявола ты сунулся между нами? Он меня ранил из-под твоей руки!

И я медленно умираю, а поскольку всегда трудно удалить труп с освещённой солнцем сцены, я ковыляю, чтобы умереть в другом месте.