Интерлюдия закончилась смертью героини в огне. Мой брат сначала подумывал использовать железную жаровню с горящими поленьями, чтобы воссоздать эту важную сцену, но сэр Роберт опасался за безопасность своего огромного дома, и поэтому вместо этого шестерых учеников моего брата не старше десяти лет нарядили в красные плащи, красные капюшоны и красные перчатки.

— Мы — пламя! — объявил один из них, когда они отправились на импровизированную сцену, где сели на край помоста, а потом медленно поднялись, покачиваясь из стороны в сторону, махали руками над головами и монотонно завывали: — Мы пламя! Мы пламя! Огненное пламя и пылающий огонь!

Тем временем героиня в белом платье, слишком большом для худосочной актрисы, корчилась в смертельной агонии и пыталась перекричать поющее «пламя». Как и вся остальная труппа, мальчики храбро произносили свои реплики, несмотря на смех в зале, а позже сэр Роберт щедро наградил всех актёров, как мальчиков, так и взрослых. Наша мать смеялась вместе со всеми, хотя Анна, жена моего брата, пришла в ярость, утверждая, что её муж опозорил семью.

Однако в своей новой пьесе, написанной для внучки лорда-камергера, брат превратил убогую пьесу «Дидона и Акербант» в блестящую «Пирам и Фисба». Я примерно помнил легенду о Пираме из уроков латыни в Стратфорде, и знал, что речь идёт о паре обречённых любовников, которым родители запретили пожениться, но они тайно встречались, стоя по обе стороны стены, разделявшей их дома. В стене была трещина, через которую перешептывались разделённые любовники (или, в нашем случае, перекрикивались), с клятвами в вечной любви.

Я должен был сыграть Фисбу, а Уилл Кемп — Пирама, и я этого боялся, потому что Уилл Кемп вечно устраивал пакости. Для простолюдинов во дворе и для народа, приветствовавшего его на улицах, он казался весёлым, беззаботным человеком, щедрым на улыбки и остроты, но в труппе, вдали от поклонников, становился угрюмым и злобным. Играл он хорошо, настолько хорошо, что мой брат специально писал для него реплики, зная, что публика не раз заплатит, чтобы посмотреть, как клоун Уилл Кемп поёт и дурачится. Кемп всегда злился, если труппа исполняла пьесу без комической части, соответствующей его таланту, потому что считал, что зрители пришли посмотреть на него, а не на Ричарда Бёрбеджа. Но он понял, что Ник Основа — настоящая жемчужина, и на этот раз не ворчал и не спорил, а с энтузиазмом бросился играть этого персонажа. Когда мы подошли к финалу пьесы и торговцы из Афин наконец представили герцогу свою интерлюдию «Пирам и Фисба», Кемп больше не мог усидеть на месте. Он встал и начал расхаживать по сцене со страницами в руках.

 О ночи тьма! Ночь, что как мрак черна!

Ночь, что везде, где дня уж больше нет!

О ночь, о ночь! Увы, увы, увы!

Он произнес дурацкую речь в фальшивом героическом тоне, жалуясь, что его возлюбленная Фисба не пришла, но тут она, наконец, явилась. Я встал и засеменил по сцене.

Уилл Кемп, схватил со стула Ричарда Коули, наёмного актера, игравшего Томаса Рыло, и отвёл его в центр сцены.

— Ты — стена, — сказал он ему, выпрямил руку Коули и заставил его растопырить пальцы. — Трещина в стене, — пояснил Кемп и кивнул мне. — Продолжай, Дик.

— Не ты ль, Стена, внимала вопль печали, что от меня отторжен мой Пирам? — смешно запищал я высоким голоском. Я снял шляпу, распустил длинные волосы, покачивал бедрами, ступал крошечными шажками и, поскольку уже выучил слова и руки у меня были свободны, приложил их к груди. — Вишнёвые уста мои лобзали эти камни.