А я одаривал их скромным взглядом, улыбкой и заводил в переулок, где скрывались Лютик и Хэрроуби. Я помогал опустошать их кошельки, стал вором.

Я понял всю необходимость денег и жаждал их заполучить. Я мечтал о слугах, красивой одежде, уважении толпы и собственной лошади. Я мечтал приехать в Стратфорд верхом и плюнуть на Томаса Батлера и его мерзкую жёнушку, плюнуть на всех, кто велел мне работать изо всех сил. Работать для чего? Чтобы стать плотником? Сапожником? Перчаточных дел мастером или землекопом? Чтобы кто-то вечно мной помыкал? Всегда кланяться, пресмыкаться и льстить? Я начал воровать и понял, что в этом преуспел. В награду сэр Годфри меня не бил. Я носил юбку с разрезом, где скрывался глубокий карман, и наловчился бросать ценные предметы в это потайное укрытие. Другой паренёк, одетый девчонкой, как и я, отвлекал владельца магазина или его учеников, а я незаметно запихивал в карман серебряную чашечку или какую-нибудь безделушку; то, что мог продать сэр Годфри. Хитрость, которой я научился, заключалась в том, что нужно задержаться в магазине после кражи, создать о себе хорошее впечатление, улыбаться и всегда уходить не спеша. К шестнадцати годам я стал опытным вором.

А воров вешают.

В семнадцать я стал играть в труппе моего брата, исполняя небольшие роли, постепенно становившиеся всё больше, но хотя я получал за это честные деньги, их никогда не хватало, и я стал подворовывать. Теперь я уже не мальчик в женском платье, а охотник на лондонских аллеях. Моими жертвами стали беспомощные пьяницы или недавно прибывшая в город деревенщина, не уследившая за багажом, а в один славный день даже дворянин, чей кошелёк содержал шестнадцать шиллингов. Его милость явился в театр, заплатив за драгоценный стул на краю сцены, и принёс с собой бутылку вина, хотя и так уже был пьян. По окончании пьесы его бутылка опустела, а сам он заснул, привалившись спиной к стене. Когда зрители ушли, он проснулся и потребовал, чтобы двое актёров помогли ему добраться домой. У него не было слуги, что странно для дворянина, но мы с Саймоном Уиллоби провели его через Финсбери-филдс к Мургейту, а там он внезапно потребовал оставить его в таверне «Испанская дама» сразу за воротами. Мы помогли ему сесть, дворянин пошарил в вышитом кошельке и дал мне монету.

— Вина, парень, принеси мне хорошего вина и трубку с табаком. Давай, тащи!

Через секунду он провалился в сон. Мы с Саймоном переглянулись, я приложил палец к губам, а затем украдкой расстегнул кошелек. «Испанскую даму» мы покинули, став богаче на восемь шиллингов каждый, я больше никогда не видел этого человека. Ещё шиллинг я выручил от продажи прекрасного кошелька с серебряными застежками и расшитого серебряными нитями.

Саймон Уиллоби, будучи моложе меня, был слишком возбужден воровством, и мне пришлось рявкнуть на него, чтобы молчал, когда мы вернулись в «Театр». Я больше никогда не воровал вместе с ним, хотя иногда он смотрел на меня с поднятой бровью, словно предлагая снова пуститься в эту авантюру. Он был учеником Джона Хемингса, и его жалованье уходило хозяину, который мог отдать, а мог и не отдать часть, хотя, наверное, Саймону было безразлично. Он был милым мальчиком и, как сказал мой брат, побывал в половине постелей Уайтхолла. Я знал, что он нуждается в деньгах. Он был хорошим актёром, страстно жаждавшим похвалы, но надежным на сцене, и публика его очень любила. Но в тот рождественский сезон, когда мы репетировали «Сон в летнюю ночь», он вёл себя странно.

Он играл Титанию, царицу эльфов, одну из самых больших ролей. Она поссорилась с царем эльфов Обероном из-за мальчика-сироты, которого каждый хотел заполучить себе в компаньоны, но Титания не уступала. В отместку Оберон подшутил над ней, окропив ей веки соком волшебного цветка, что заставит её беспомощно влюбиться в первое существо, которое она увидит при пробуждении.

— Что увидишь, как проснёшься, — сказал Джон Хемингс, наклонившись над спящим телом Саймона Уиллоби, — всей душой тем увлечёшься.