Встреча Рептона и Брайена была бурной, радость лилась через край. Кедров воспринял Джона крайне неприязненно, однако старался не подавать виду.

– Я   спокойно добрался с паспортом Майкла до Франции, а оттуда – прямо в Восточный Берлин! – радостно рассказывал Джон по дороге в ресторан «Прага».

– Я хочу   выпить за Джона и за всех тех самоотверженных людей, которые мне помогали. За Ника, Майкла и Энн! И не только за них, но и за тех заключенных, которые знали о побеге, могли выдать меня и получить за это уменьшение срока. Но они оказались настоящими людьми. За них!

Джон и Крис с энтузиазмом выпили, к ним присоединился и Решетников, молодой человек, в котором система еще не изжила революционный романтизм. Кедров тоже выпил и тихо пробурчал Решетникову, кивнув на Рептона:

– Мели, Емеля, твоя неделя!

После обеда Джон и Крис гуляли по Москве в сопровождении Решетникова, который тактично старался не мешать их беседе. Москва привела Джона в ужас.

– У нас в тюрьме было свободнее, – говорил Джон. – Посмотри, как от нас шарахаются, когда видят, что мы иностранцы!

– Тебе это кажется, Джон.

– В магазинах совершенно пусто – одна водка! Неужели они ею питаются?

– Не спеши с выводами, – Решетников затащил Джона в гастроном, где в розлив торговали шампанским. – Бокал шампанского стоит два боба, Джон, ты встречал такие низкие цены в Ирландии? Шампанское может пить каждый день любой рабочий.

– Все равно мне тут тошно! – говорил Брайен.

– Посмотри, сколько стоит треска, – 64 копейки за килограмм. Это около двух бобов, – продолжал агитацию Решетников.

– Кроме этой мороженой трески, в магазине ничего нет! Нет, я не в восторге от Москвы и этого вонючего коммунизма!

– Тише! – Крис оглянулся на Решетникова, шедшего чуть позади. – Не болтай лишнего!

– Да катись все они в задницу! Слушай, давай зайдем в какой нибудь паб! – шумел Джон.

– Должен тебя огорчить: русские не имеют пабов, они были у них до революции и назывались трактирами. А сейчас они предпочитают ходить в хорошие рестораны.

В результате друзья оказались в гостинице «Метрополь». Решетников позвонил из автомата Кедрову.

– Этот Джон большой анархист и пьяница, у нас ему явно не нравится, боюсь, что с ним будут проблемы. Они сейчас ужинают в «Метрополе».

– С этой уголовной сволочью надо поработать, – сказал Кедров в трубку, сделав призывный знак женщине в форме капитана, сидевшей на стуле около стены. – Придержите их в «Метрополе», Решетников, сейчас к вам подойдет Валентина.

И Валентина появилась в самый разгар веселья, когда друзья перешли в бар, там Джон буквально вцепился в эту скромную голубоглазую блондинку в костюме цвета ее глаз. Девушка представилась аспиранткой Московского университета.

Капитаны КГБ драгоценны и хрупки, как севрский фарфор, их сердца, как и у простых смертных, иногда дают бой разуму, тем более что капитаны постоянно бултыхаются в мрачной действительности и редко видят солнце. А оное в образе Джона Брайена сражало не столько фатальным ирландским шармом, в котором первую скрипку играли карие, внимательные и очень умные глаза, не столько мускулистой фигурой, сколько свободой духа, которая фонтаном била из Джона, заслоняя все остальное. Такой свободы в СССР не мог позволить себе даже генеральный секретарь всепобеждающей партии, боявшийся своих соратников еще больше, чем они его. Трепеща от собственной слабости, граничившей с предательством, Валентина попыталась подавить в себе нездоровые инстинкты, отдаленно напоминавшие любовь с первого взгляда у тургеневских барышень (кстати, капитан любила Тургенева и, когда неудачно пыталась поступить в театральный институт, читала комиссии его стихи в прозе), в школу КГБ она попала тоже под влиянием тургеневского персонажа, болгарского революционера Инсарова из «Накануне» – КГБ у нее ассоциировался исключительно с борьбой передовой части человечества против социального гнета и несправедливости.