Чарльз Диккенс. Блестящая будущность
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА I
Отца моего звали Пирип, а меня при св. крещении нарекли Филипп; так как детский язык мой не мог справиться с таким длинным и трудным прозвищем, то я и сократил его и назвал себя Пип. А затем и все стали звать меня Пипом. Первое самое сильное и яркое впечатление бытия получил я, как мне помнится, в один достопамятный серенький день, под вечер. В то время я уже знал, что безлюдное место, поросшее крапивою, было кладбище, и что Филипп Пирип, покойный прихожанин местной церкви, а также жена его Джорджиана, умерли и схоронены на этом кладбище; и что Александр, Варѳоломей, Авраам, Товий и Роджер, малолетния дети Филиппа и Джорджианы, тоже умерли и схоронены там же; и что дикий плоский пустырь, лежащий за кладбищем и перерезанный рвами, гатями и изгородями, с пасущимся на нем скотом, — болото; а полоса свинцоваго цвета за ним — река; а отдаленная мрачная берлога, из которой дует ветер, — море; а крошечный, сежившийся ребенок, запуганный всем, что его окружало, и наконец заревевший, — это Пип. — Заткни глотку! — закричал страшный голос, и какой-то человек появился из-за могил со стороны церковной паперти. — Замолчи, чертенок, или я перережу тебе горло! Ужаснаго вида человек был в грубой сераго цвета одежде, с большой железной цепью на ноге; голова у него была накрыта не шляпой, а обмотана грязной тряпкой; ноги же обуты в стоптанные башмаки. Человек этот, промокший до костей, забрызганный грязью с ног до головы, отбивший себе ноги и охромевший, порезавшийся об острые камни, обожженный крапивой и исколотый репейником, хромал, дрожал, таращил на меня глаза и рычал, а зубы у него стучали в то время, как он взял меня за подбородок. — Ох, не режьте мне горла, сэр! — молил я в ужасе. — Пожалуйста, не делайте этого, сэр! — Как тебя зовут? — отвечал человек. — Живее! — Пип, сэр. — Повтори, повтори же, говорят тебе! — Пип, Пип, сэр. — Покажи, где ты живешь! Я ткнул пальцем в том направлении, где стояла наша деревня, на плоском берегу, поросшем олешником и ивняком, в разстоянии мили с небольшим от церкви. Человек с минуту глядел на меня, затем схватил меня за шиворот и выворотил мои карманы. В них ничего не нашлось, кроме куска хлеба. Незнакомец был так силен и тороплив в движениях, что перевернул меня вниз головой, и колокольня очутилась у меня под ногами; наконец он поставил меня на ноги колокольня опять стала на прежнее место, а я сидел на высокой гробнице и дрожал, между тем как незнакомец с жадностью ел хлеб. — Ишь ты, щенок, — сказал человек, облизываясь, — какия у тебя жирныя щеки. Я думаю тоже, что щеки у меня были жирныя, хотя я был не велик для своих лет и не силен. — Чорт меня побери, я бы с охотой их сел, — сказал человек, с зловещим кивком головы, — и право же отчего бы мне их не сесть! Я серьезно выразил ему надежду, что он этого не сделает, и еще крепче ухватился за гробницу, куда он посадил меня, — частью, чтобы не упасть, а частию, чтобы не заплакать. — Ну, слушай! — сказал человек. — Где твоя мать? — Вон там, сэр! — отвечал я. Он вздрогнул, бросился было бежать, но остановился и оглянулся. — Вон там, сэр! — застенчиво обяснил я, указывая на могилу матери. — О! — произнес он, возвращаясь назад. — А это верно отец лежит рядом с матерью? — Да, сэр. — Га! — пробормотал он, задумавшись. |
