Мысли мои были далеки от этого вопроса в то время, как я уныло глядел в огонь. Беглец, встреченный мною на болоте, с закованной ногой, таинственный молодой человек, пила, сестное, страшное обязательство, принятое мною на себя, совершить кражу в родном гнезде,- все это мерещилось мне в углях, пылавших мстительным пламенем…

У сестры была решительная а неизменная манера приготовлять нам хлеб с маслом. Прежде всего она крепко прижимала левой рукой к нагруднику ковригу хлеба, при чем в него часто попадала булавка или иголка, которую мы затем вынимали изо рта. Затем она брала масло (не очень много) на нож и намазывала его на хлеб, по-аптекарски, точно приготовляла пластырь — пуская в ход обе стороны ножа и размазывая масло и разравнивая его вокруг корки. После того окончательно обтирала нож о край пластыря и затем, отрезав толстый ломоть, разрезала его пополам: Джо получал одну половину, а я другую.

В настоящую минуту, хотя я был очень голоден, я не смел есть свой хлеб, я чувствовал, что мне нужно иметь что-нибудь про запас для моего страшнаго знакомаго и его союзника, еще более страшнаго молодого человека.

Я знал, что м-с Джо очень экономная хозяйка и что мои воровския поиски могли ни к чему не привести. Поэтому я решил спустить свой кусок хлеба с маслом в карман штанов.

Усилие воли, необходимое для выполнения этого намерения, представилось мне просто ужасным: все равно, как если бы я вздумал соскочить с крыши высокаго дома или нырнуть в глубокий пруд. И дело еще затруднялось невинностью Джо, который ровно ничего не подозревал. Вследствие дружбы, связывавшей нас, как товарищей в беде, и добродушнаго обращения его со мной, как с приятелем и ровней, мы имели обыкновение по вечерам взапуски уплетать свои ломти, и молча выставляли их на показ друг другу, поощряя к дальнейшим усилиям.

Сегодня Джо несколько раз уже приглашал меня к нашему обычному дружескому состязанию, показывая мне свой быстро уменьшавшийся ломоть; но каждый раз видел, что я сижу с кружкой чая на одном колене и непочатым куском хлеба на другом. Наконец я отчаянно решил, что дело должно быть сделано и сделано так ловко, как это только возможно при существующих обстоятельствах. Я воспользовался минутой, когда Джо только что отвернулся от меня, и спустил ломоть хлеба с маслом в карман штанов.

Джо был очевидно смущен тем, что я не голоден, и задумчиво откусил кусочек от своего ломтя без всякаго повидимому удовольствия. Он долее обыкновеннаго поворачивал его во-рту, глубокомысленно соображая что-то, и все-таки проглотил его, как пилюлю. Он готовился откусить еще кусочек и склонил с этою целью голову на бок, как вдруг глаза его остановились на мне, и он увидел, что мой ломоть исчез.

Удивление и испуг, с какими Джо уставился на меня, забыв откусить от ломтя, были слишком очевидны, чтобы укрыться от сестры.

— В чем дело? резко спросила она, ставя на стол чашку.

— Послушай, дружище! — пробормотал Джо, качая головой с строгой укоризной. — Этак нельзя, Ппп! ты себе беду наживешь. Он где-нибудь да застрянет. Ты ведь не мог прожевать его, Пип.

— В чем дело, спрашиваю я! — повторила сестра, сердитее прежняго.

— Прокашляйся, Пип, советую тебе,- продолжал Джо, в смятении. — Как ни как, а этак и подавиться не долго.

Тут сестра пришла в настоящую ярость, набросилась на Джо, схватила его за бакенбарды и постукала головой в стену, пока я сидел в уголку с виноватым видом.

— Ну, теперь ты, может быть, скажешь, в чем дело, — произнесла сестра, задыхаясь.

Джо поглядел на нее с безпомощным видом, потом с тем же безпомощным видом откусил от ломтя и взглянул на меня.

— Знаешь, Пип, — сказал Джо торжественно, закладывая откушенный им кусочек хлеба за щеку и говоря так откровенно, точно мы были с ним одни в комнате:- мы с тобой ведь приятели, и я ни за что не стал бы доносить на тебя.