ГЛАВА III

Утро было холодное и очень сырое. Туман усиливался по мере того, как я подвигался вперед, так что, казалось, не я бежал мимо предметов, а они бежали мимо меня. Это было очень неприятное ощущение для такого виноватаго мальчика, каким был я. Изгороди и овраги, и насыпи натыкались на меня сквозь туман и как будто кричали во все горло: «А вот мальчишка с чужим пирогом! держите его!» Скот также неожиданно натыкался на меня, таращил глаза и вместе с паром из ноздрей испускал крик: «Ловите воришку!» Один черный бык с белым галстуком, — который показался даже мне, под влиянием угрызений совести, похожим на пастора, — так пристально уставился на меня и так укоризненно помотал головой в то время, как я бежал мимо него, что я пробормотал, обращаясь к нему: «Я не виноват, сэр! я взял не для себя!» После того он нагнул голову, выпустил целое облако пара из ноздрей и исчез, подкидывая задними ногами и махая хвостом.

Торопясь из всех сил, я только что перебрался через овраг, от котораго было недалеко до батареи, и только что взобрался на насыпь за оврагом, как увидел человека, сидевшаго на земле. Он сидел ко мне спиной и, сложив руки, качался взад и вперед, во сне.

Я подумал, что он обрадуется, когда я так неожиданно появлюсь перед ним с завтраком, а потому тихохонько подошел и тронул его за плечо. Он тотчас вскочил на ноги, и оказалось, что это не тот человек, котораго я знал, а другой.

Этот человек тоже был одет в грубое серое платье и на ноге у него тоже была цепь и все было так же, как у того человека, исключая только лица; на голове у него была плоская, войлочная с широкими полями шляпа. Все это я увидел в один миг, так как только один миг и мог его видеть; он выругался, хотел ударить меня, но сделал это так неловко, что промахнулся, а сам чуть не свалился с ног, — и бросился бежать; раз, другой он споткнулся и исчез в тумане.

«Это тот молодой человек, о котором мне говорил вчера каторжник!» подумал я, чувствуя, как сердце у меня заколотилось, когда я признал его. Я уверен, что и печень у меня заболела бы, если бы только я знал, где она помещается.

После этого я скоро добежал до батареи; там был вчерашний человек; он пожимался всем телом и ковылял взад и вперед, точно всю ночь провел в ожидании меня. Он наверное страшно озяб. Я почти ждал, что он свалится с ног у меня на глазах и умрет от холода. Глаза его глядели так голодно, что, подавая ему пилу, я подумал, что он готов был бы сесть и ее, если бы не увидел моего узелка. На этот раз он не перевернул меня вверх ногами, но оставил на месте, пока я развязывал узелок и опорожнял карманы.

— Что в бутылке, мальчик? спросил он.

— Водка, отвечал я.

Он уже совал в рот мясо, точно человек, который торопится его куда-нибудь запихать, а не то, что сесть; но тотчас же вынул его изо рта и отпил водки. Он так сильно дрожал всем телом, что ему трудно было держать горлышко бутылки между зубами и не разбить его.

— Я думаю, что вы схватили лихорадку, — сказал я.

— И я того же мнения, мальчик, — ответил он.

— Здесь очень нездорово, обяснил я ему. Вы лежали на болоте, а от этого делается лихорадка, а часто и ревматизм.

— Я все же успею позавтракать, прежде чем они меня отправят на тот свет, — сказал он. — Я позавтракаю, хотя бы меня после того повесили вон на той виселице, за батареей. До тех пор я справлюсь и с лихорадкой, честное слово.

Он глотал за раз и котлету, и мясо, и хлеб, и сыр, и пирог; и все время недоверчиво оглядывался и часто прислушивался, даже переставал при этом жевать. Действительный или воображаемый шум на реке или мычание скота на болоте заставили его вздрогнуть, и он вдруг проговорил:

— Ты не обманщик, постреленок? Ты никого не привел с собой?

— Нет, сэр! Нет!

— И никому не поручил следовать за собой?

— Нет!

— Хорошо, сказал он.