|
– Да потому, что билет надо иметь, билет, ясно? – Проездной? – уточняла я, кротко и даже преданно глядя в бульдожью ее личность. – Ка-а-кой проездной, хосподи?! От бестолочь, а! Билет! Союза! Писателей! Поняла?! Так… давай, пошла отсюдова! Давай-давай, времени на тебя нету! – А… так вы, может, имеете в виду… – тут я принималась суетливо и подробно обхло-пывать свои карманы. Проходила минута… две… Я доставала и роняла на пол платочек, коше-лек, троллейбусные талоны. Бабка наливалась свекольным соком. По сути дела, это была не-плохая цирковая реприза. Когда, как мне казалось, пауза достигала кульминации, я, наконец, из-влекала из заднего кармана джинсов заветный красный билет. – Может, этот? – подобострастно спрашивала я. Бабка бросалась коршуном на билет, так как ясно же, что это не мой. Наверняка, какой-нибудь бородатый «член» выдал свой билет очередной шлюшке, – попользоваться… Это, знаете, был высокий момент – когда старуха раскрывала красную книжечку в пред-вкушении аппетитного скандала. И упиралась в мою фотографию. Подлинный катарсис. Шекспир! Шиллер! «Кольцо Нибелунгов» До сих пор я с удовольствием вспоминаю эти, немо жующие губы… Эти трясущиеся бульдожьи брыла стражей порядка. – ДА ВЕДЬ ТАК МОЖНО И ДО УДАРА ЖЕНЩИНУ ДОВЕСТИ! – Можно. Я и сейчас никогда не упускаю случая поставить на место хама… Это моя охота. Так вот, единственный раз меня пропустили в ЦДЛ без проверки. Это случилось в день знакомства с моим будущим мужем, Борисом. Узнав, что у этого симпатичного, хотя и бомже-ватого на вид художника, сегодня – день рождения, я пригласила его посидеть в ресторане ЦДЛ. Вот тогда нас пропустили, не глядя – дело в том, что у Бориса, с его благородной лысиной и окладистой бородой уже в то время была внешность классика. А то, что пальтецо худое… так, может, свое пропил… С классиками здесь всякое бывало. Вахтерша ни на мгновение не усомни-лась в наличии у него заветного писательского билета. Почтительно кивнула… Ну, а я уж боч-ком протырилась. Мало ли кого классики могли с собой привести из женского полу… Между прочим, мы до сих пор вспоминаем, что за 12 рублей наелись в тот день в ресторане знаменитого Дубового зала ну просто от пуза! А вокруг сидели – это был особый урожай – сплошные знаменитости. Я наклонилась через стол и сказала Борису: – Обратите внимание: за столом направо сидят такой-то, такой-то и такая-то. А за столом налево сразу пять звезд, как на хорошем коньяке: такая-то, такая-то, и такой-такой-такой… Художник послушно повертел головой, взглянул на меня своими блестящими карими гла-зами и сказал с мягким украинским выговором: – А по-моему, мы с вами здесь самые симпатичные люди. И за эти его слова я вышла за него замуж. И перебралась в Москву. – И ВСЕ ЭТИ ГОДЫ ПРОДОЛЖАЛИ ПЕЧАТАТЬСЯ В «ЮНОСТИ»? – До определенного срока. Наша идиллия с «Юностью» продолжалась до тех пор, пока я не стала писать приличные вещи. Как только я задумалась над смыслом некоторых исторических событий и жизни вообще… меня, как и положено, перестали печатать. Лучшее из того, что на то время я написала – роман «На Верхней Масловке» и повесть «Двойная фамилия» – в редакции отвергли. И я, в сущности, понимаю – почему. Я перестала быть милой остроумной девочкой из Ташкента, со своей милой уютной «семейной темой». Выяснилось, что меня абсолютно не инте-ресуют комсомольская героика и прочая советская мура. Антикомсомольская героика меня, надо сказать, тоже не интересовала никогда. Я всегда с ужасом смотрела на диссидентов всех мастей, понимая, что это оборотная сто-рона медали. Помните, у Довлатова, кажется: – Он же коммунист! – Вы ошибаетесь, он антикоммунист! – Это одно и то же! – (цитирую по памяти). |
