– О чем ты думал? – спросил Семеныч.

– Так, вспомнил один случай, – ответил я, чтобы не рассказывать все сначала. И без того на душе скребли кошки.

– Жалость! – отчеканил Семеныч, как следователь, мол, не отпирайтесь, нам все известно. – Редкое лакомство для Легбы.

– Лакомство? А как он это ест? – не понял я.

– Не в прямом смысле, конечно. Видишь ли, духи могут почти все и не могут самого простого – радоваться, грустить, любить. Или вот задачка для духа: как существу без языка и желудка съесть мороженое?

– Ну и как?

– Еще не догадался? Мороженое ешь ты, а удовольствие вам обоим! За этим духи и приходят на вызов: за чувствами и ощущениями. Я однажды вызвал духа, который обожал кубинские сигары и ни о чем другом думать не хотел. Пришлось курить, а у меня астма. Еле избавился от него! Они такие навязчивые попадаются.

И Семеныч по-старчески меленько захихикал, приглашая меня тоже повеселиться.

Мне было не до смеха. То-то меня тянет на всякую пакость! Вчера попросил у бабки маслин, хотя раньше их терпеть не мог, а в воскресенье слопал головку чеснока с черным хлебом. А если Легба окажется старым алкоголиком? Правда, он пока не заставлял меня пить водку, но все впереди: я даю ему власть над собой еще на две недели.

– Не бойся, Легба не заставит поступать себе во вред, – успокоил Семеныч. – Выпивоху найти нетрудно, а человек вроде тебя, с искренней душой и жалостью в сердце, для Легбы редкая добыча.

Я приосанился и вдруг понял, что похвала двусмысленная. То ли я вообще редкий человек, и тогда это приятно, то ли я дурак редкий, раз попался Легбе.

– Вторую будешь лепить? – спросил Семеныч.

Его лицо гнулось и кривлялось, как в кривом зеркале. На вислом носу то появлялись, то исчезали очки, и все время разные. Некоторые совсем его не меняли, в других он становился похож то на профессора, то на старого слесаря. Однажды мелькнуло пенсне на черной ленте, и Семеныч стал вылитый Чехов, только бритый.

Я подумал, что заболеваю, и спросил:

– А плевок не испортится?

– Нет, плевки – продукт исключительно длительного хранения, – заверил Семеныч.

– Тогда лучше потом, – сказал я.

Семеныч снял фартук, в котором замешивал тесто, и зябко набросил на плечи свое старое пальто.

– Ладно, шагай. С тебя двести сорок восемь рублей.

Это было вдвое больше, чем в прошлый раз. Я вытряхнул из карманов все до копеечки, и опять набралось ровно столько, сколько требовал старик.

– Вы берете все деньги, какие есть! – догадался я.

Не говоря ни «да», ни «нет», Семеныч бесстрастно смотрел, как я пересчитываю мелочь.

– А если человек жухает и придет с рублем в кармане, а у самого в «Мерседесе» миллион?

И вдруг старого мага прорвало:

– Я возьму и миллион, и «Мерседес», и квартиру, если она не последняя. Таково условие духов. Здесь такие люди бывали! – Семеныч с гордостью обвел рукой свои четыре квадратных метра. – И министры, и бандиты, и миллиардеры. Только почти все уходили ни с чем. В них не было пламени, которое сжигает тебя, юноша. Бледные чувства, холодные сердца. Они разучились желать. Знаешь ли ты, какая пропасть между «желаю» и просто «хочу»? Желание – это страсть. Желают победы, любви, мести. А хотят вечно всякую чепуху: то похудеть, то стать мэром, то миллиард.

– Разве миллиард – чепуха? – удивился я.

– А ты отдашь за него жизнь?

– Нет, конечно.