– То есть, они задержали лишь тех, кто дотрагивался до этой штуковины или приближался к ней настолько, чтобы вдохнуть её микробы.

Теперь в разговор вступила Стелла:

– Итак, что же нам делать?

Мужчины не ответили.

– Держу пари, моя мать в бешенстве.

Никому пока не разрешалось пользоваться внешним телефоном.

– Это вы, хозяйка магазина? – спросил Эдвард. – Я хотел поблагодарить вас…

– За то, что я позволила вам позвонить? Действительно, мило с моей стороны, не так ли? Моя семья владеет магазином, кафе, стоянкой грузовиков, распределительной станцией пропана, пивными автоматами. Огласки не избежать. Надеюсь, мама в порядке. Боже, надеюсь, она на свободе. Скорей всего, она уже связалась с нашим адвокатом. Я похожа на избалованного богатого ребёнка, верно? «Вот придёт моя мамочка, и вам попадёт». – Она засмеялась.

– У кого‑нибудь ещё есть влиятельные знакомые или родные? – спросил Эдвард.

– Нашего возвращения ожидают только через две недели, – ответил Реслоу. – Никто из нас не женат… А ты, Стелла… замужем?

– Нет.

– Ну вот, – заключил Минелли, – ты единственная наша надежда, Стелла.

– Не будьте пессимистом, – прервал его наблюдатель, старший лейтенант лет двадцати пяти.

– Нас подслушивают? – закричал Эдвард, слишком возмущённый, чтобы сдержаться.

– Естественно, – согласился наблюдатель, – я слушаю. Все ваши действия записываются на магнитофон и видео.

– И вы что, проверили наши личные дела? – спросила Стелла.

– Уверен, что служба безопасности сделала это.

– Чёрт возьми! – взорвалась она. – Не рассчитывайте на меня, мальчики. Студенткой я числилась в радикалах.

Эдвард подавил злость и негодование и выдавил улыбку.

– В радикалах? Так же, как и я. А ты, Минелли?

– К чёрту! Нет. В первый раз я голосовал за Хемптона.

– Предатель! – прокомментировал Реслоу.

– О мёртвых плохо не говорят, – напомнил Эдвард. – Он много сделал для науки. Например, поддерживал космические программы.

– И срезал расходы на внутреннее развитие, – добавила Морган. – Но Крокерман не лучше.

– Может, попытаться встретиться с президентом? – предложил Минелли. – По телевизору.

– Мы останемся здесь до конца жизни, – провозгласил Реслоу так торжественно, словно вручал премию Винсента. Слова геолога прозвучали и серьёзно, и нарочито мелодраматично.

– Кто из нас самый старший? – поинтересовался Эдвард, сознательно заявляя права на лидерство, чтобы отвлечь друзей от размышлений о будущем. – Мне тридцать три года.

– А мне тридцать, – сказал Минелли.

– Двадцать девять, – объявил Реслоу.

– В таком случае, я старше всех, – заметила Стелла.

– А сколько тебе лет? – спросил Эдвард.

– Не твоё дело.

– Они‑то знают, – предположил Реслоу. – Спросим у них.

– Не сметь! – со смехом предупредила Морган.

Слава Богу, подумал Эдвард, мы в хорошем настроении, настолько хорошем, насколько это возможно. Нас не подвергают мучениям, если не считать нескольких уколов. Нет смысла стараться узнать друг о друге побольше. У нас хватит времени для этого.

– Эй, – взвизгнул Минелли, – кто‑нибудь! Моё лицо… Моё лицо… На нём что‑то растёт.